Она долго смотрела на него.

— Я чуть с ума не сошла от чувства вины, —призналась она наконец.

— Из-за того, что отказала ему?

— Да. Тебе знакомо такое чувство? Все словнозастопоривается, когда человек, с которым ты чувствовала себя совершенносвободной, вдруг предъявляет на тебя требования? Распоряжается, что тебеделать, кем ты должна стать. И так до конца жизни...

— Нечто похожее бывало, — признался Горм.

Он смотрел в иллюминатор на дальние скалы. Онибыли почти черные с серыми полосами. Иногда на горизонте мелькали огнипароходов.

— Он не был неудачником. Трудно представитьсебе, чтобы он мог оказаться отвергнутым, — сказал Горм.

— Да. И я не могу себе представить, чтобы ончувствовал что-нибудь подобное. Но он умел скрывать свои чувства. Был оченьранимый. Только давал мне практические советы, когда я говорила, что мне нужновремя для личной жизни. Как, например, в последнее лето... Я сказала ему, чтовстретила одного человека. «Не слишком спеши», — сказал он. Он никогда неговорил о своих чувствах. И, конечно, я не понимала, что он был очень одинок.

Она хотела улыбнуться, но не смогла.

— Он терпел все мои увлечения. И связи.Никогда не пытался меня контролировать. Я всегда могла вернуться к нему, когдамои увлечения проходили. А они всегда проходили. И тогда он был рядом.

Горм вдруг сообразил, что сидит и с недовериемсмотрит на нее. Ведь она говорит о его отце!

— Было в нем и что-то мрачное. Что-то вродеглубоко запрятанного отчаяния. Как будто он жил по чужим правилам. Иединственным его протестом против этого была его связь со мной. И самоубийство.

Она помолчала, потом продолжала со слезами вголосе:

— Вечером накануне моего отъезда мы говорили обудущем. Я сказала, что никогда не выйду за него замуж, из-за меня разводитьсяне следует. Он отнесся к этому спокойно. Пошутил, что я хороший адвокат. Утромя встала и пошла искать его. Он сидел на берегу и смотрел прямо перед собой.Увидев меня, он сделал вид, что все в порядке. Думаю, он тогда уже все решил. Ия должна была это понять.

— Никто не мог этого понять, Илсе.

— Тебя ведь там не было, ты не мог помешать...

— Нет, и это моя вина. Наверное, чтобывыдержать жизнь, надо уметь проигрывать, — сказал он и протянул ей руку.

Их глаза встретились.

— Спасибо за этот разговор, — прошептала она.Он думал, что сейчас она заплачет. Она не заплакала.

— Давай прокатимся. К дальнему островку, —предложил он.

— Давай! — Лицо у нее посветлело.

Мотор мягко урчал, пока Горм ходил по палубе иотвязывал швартовы.

— Готово! — крикнул он ей, и она, развернувлодку, вывела ее на фарватер.

Зажглись фонари, и на темной поверхности морязаплясали красные и зеленые блики. Перед носом лодки пенилась и бурлила вода, иГорм короткое время стоял на носу, наслаждаясь морским воздухом. Потомспустился к ней.

Они вышли из фьорда. Слабые волны с левогоборта немного затрудняли маневренность. Илсе сосредоточилась на управлениилодкой. Она увеличила скорость и переменила курс.

За островками лодку подхватил медленныйсильный ритм моря. Это было приятно.

Когда они миновали отмели и шхеры, Илсе далаполный газ и с вызовом посмотрела на Горма. На нее падал неяркий свет лампы,висевшей над картой. Нос лодки задрался, и они помчались в августовской ночи.

Она испытывает меня, подумал Горм. Сквозьморские брызги просвечивал лунный свет и звезды. Он широко расставил ноги ипозволил ей вести лодку, как она хочет. Потом крикнул, стараясь перекричать шуммотора:

— Давай потише, я не такой храбрый. Я не похожна него, имей это в виду.

Он видел, как она опустила рычаг управления, ивсе-таки оказался не готов к этому. Упав на карту, он вцепился в то, чтоподвернулось под руку. Она выключила мотор.

— Это было необходимо? — спросил он, вставая.Илсе спустилась в каюту. Дверь хлопнула и закачалась.

Из-за боковой волны лодка раза два угрожающенакренилась. Все, что стояло наверху, пришло в движение. Горм подхватилпадавшую кофейную чашку.

Когда качка успокоилась, он медленно спустилсяв каюту. В ушах шумело. Но это был шум тишины, шороха, движения. Шум моря.

Илсе сидела, обхватив голову руками. Ни о чемне думая, он сел рядом. От нее свежо пахло потом. Солью.

— Я использовала его, — жестко сказала она. —Пользовалась всем, что у него было. Он был незаконный, опытный, запретный. И вэтом мое преступление. А тем временем я стала юристом, получила право судитьдругих.

Он обнял ее, и она спрятала лицо у него нагруди. Именно сейчас мы нуждаемся друг в друге, подумал он. Так часто бывает.Случайно? Иногда — да, иногда — нет.

Он видел, как на поверхности моря играет светзеленого фонаря. Если им навстречу попадется судно без вахтенного на мостике,это будет их последний рейс. Его руки крепче сжали ее. Он чуть не потерял надсобой власть.

Неожиданно он встал и вышел на палубу. Никакихсудов близко не было видно. Они одни дрейфовали в темном море. Он запустилмотор и направил нос лодки назад, на Индрефьорд.

Через некоторое время наверх поднялась и Илсе.

На берегу виднелись редкие огни. Горм зажегпрожектор, чтобы не ошибиться. Несколько раз он поглядывал на Илсе. Она этозаметила.

— Если после этой морской прогулки ты решишьвзять себе другого советника, я возражать не буду, — сказала она.

— Нет! Напротив! — Он еще сбавил скорость исмотрел вперед, отыскивая навигационные знаки. Ни одной лодки, никакогопрепятствия не было видно.

«Качество произведения является решающим,независимо от его жанра, а также от возраста или образования художника».

Так было написано в документе, похожем наспортивные дипломы Уве. Внизу стояло: «Приз газеты "Моргенбладет"присужден художнице Руфи Нессет».

Это происходило в Доме Художника намероприятии, которое называли «небольшим торжеством». В руке у нее был чек напять тысяч крон. Какой-то мужчина только что произнес о ней речь, словно онабыла единственной и неповторимой. Ее картины называли выдающимися. Дляхудожницы это было лестно, по Руфь не совсем этому верила.

Внизу на документе было написано, что цельэтой премии стимулировать искусство в Норвегии. Добрые люди, подписавшиедокумент, толпились вокруг. Руфь видела, что их все уважают. Она, разумеется,тоже, хотя и не совсем понимала, что именно они представляют.