И он почувствовал, что превосходство на еестороне. Объяснить этого он не мог.

Помолчав, она закурила сигарету и посмотрелана него сквозь кольца дыма.

— Однако кое-что мне хотелось бы у васпопросить, раз уж вы сами заговорили об этом.

— И что же это?

— Мне бы хотелось, чтобы вы разрешили мнепровести выходные в вашем доме в Индрефьорде. Если вы не против, конечно.

Горм не был уверен, что ему удалось скрытьудивление.

— Вы можете получить ключи в любую минуту. Длядома это только полезно. Я хочу сказать... моя мать никогда не ездит туда. Да иостальные члены семьи тоже. Только я.

Она кивнула.

— Ведь он там...

— Я знаю, — сказала она.

* * *

Илсе позвонила уже на следующий день исказала, что хотела бы поехать в Инд ре фьорд в ближайшие выходные. Онидоговорились, что она заедет в контору за ключами.

Приехав, она первым делом обратила внимание нато, как он повесил картину Руфи. Повернувшись к нему спиной, она склонилаголову набок.

— Со своего места за столом вы можете смотретьна нее, когда захотите, но все, кто приходит сюда, видят картину, толькоповернувшись, чтобы уйти. Это сделано сознательно?

— Чтобы я всегда ее видел? Да.

— Не знаю, почему, но в этом есть что-товызывающее, — задумчиво сказала она. Потом вдруг резко обернулась и посмотрелана него.

— Пожалуйста, подойдите сюда и встаньте рядомс картиной, — скомандовала Илсе.

Он неуверенно рассмеялся.

— Зачем?

— Идите сюда!

Он неохотно подошел к ней и позволил поставитьсебя рядом с картиной.

— Мне бы следовало работать в уголовнойполиции, — сказала она.

— Может быть. Ну, а дальше?

— Вы знаете, что у далматинца ваши глаза?

Горм повернулся к картине и встретился сзелеными глазами.

— Я согласен, что у собаки человеческие глаза,но мои?.. — пробормотал он.

— То же самое выражение.

— Я польщен, что от вас не укрылось, что уменя собачье выражение глаз, — сухо сказал он и протянул ей ключи от дома вИндрефьорде.

— Спасибо. Дело не в собачьем выражении. Я нехотела вас обидеть.

— Ну и прекрасно! — сказал он и невольновзглянул на картину.

Потом подумал, что, наверное, нужно посвятитьее в некоторые практические вещи, с которыми она столкнется в Индрефьорде.Например, что насос качает воду медленнее, чем хочется, и что растапливатькамин надо осторожно, иначе он начнет дымить.

— Вы бывали там раньше? — спросил он понаитию.

— Да, несколько раз. Он давал мне ключи. Онбыл такой великодушный!

Заметив, что она задержала дыхание, прежде чемответить ему, он сразу все понял. Отец и Илсе Берг! А не подумал ли он об этомеще в тот раз, когда она давным-давно подавала им кофе в конторе? Но тогда онотбросил эту мысль как недостойную.

— Вы хорошо его знали? — спросил он, не глядяна нее.

— Нет! — быстро ответила она, даже слишкомбыстро.

Если б она сказала, что его вопрос неуместенили еще что-нибудь в этом роде, это прозвучало бы более убедительно, чем еекороткое «нет». Горм безуспешно пытался поймать ее взгляд.

— Однажды я видела вас там, — медленно сказалаона и посмотрела на него.

— Правда?

— Я бросила якорь в бухте за вашим домом,конечно, нарушив право частного владения.

— Велика важность! Почему же вы не вошли вдом?

— Потому что вы сидели на скале перед домом и,по-моему, плакали.

Он с удивлением поднял на нее глаза.

— Вы смотрели в бинокль? — Он хотел пошутить.

— Да, я смотрела в бинокль.

Между ними возникло странное напряжение. Сталопокалывать кожу.

— В какое время года это было?

— Весной.

Он покачал головой.

— Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

— Что опровергнуть? Что вы сидели и плакали?

— Я этого не помню. У вас есть лодка? — вдругсообразил он.

— Да, новая мощная моторка, двадцать пятьфутов. Когда я одна, мне надо быть уверенной, что я смогу быстро добраться доберега.

Он помог ей надеть пальто, она взяла папку сдокументами и пошла к двери.

— В понедельник мы обсудим детали договора скоммуной, — сказал он.

Она кивнула и скрылась.

Горм дошел до того, что спустился в магазин,взял там зеркало и после работы долго изучал свое отражение рядом с картиной.

Он ощущал присутствие Руфи. Видел, как онастоит с кистью в руке и пишет далматинца. От непривычного чувства гордости онстоял один в своем кабинете и смеялся. Потом он спрятал зеркало в ящик инекоторое время сидел наедине с теми глазами на стене.

Только вечером Горм вспомнил об интересе,проявленном Илсе к Индрефьорду. Отец и она. Может, она знает, о чем отец думалв последние дни перед смертью?

Обычно Горм несколько раз в году провожал матьна кладбище к могиле отца. В день Всех святых. В сочельник. В Новый год. Летом.Ее всегда интересовало, как выглядит могила, сухая земля или влажная. Онапросила его позаботиться, чтобы там посадили что-нибудь красивое, чтобы, какона выражалась, у могилы был ухоженный вид.

С отсутствующим видом она проводила накладбище всего несколько минут, не проявляя ни горя, ни сожаления. Об отце и обих общей жизни она говорила крайне редко. Очевидно, «сухая или влажная земля»или «посади там что-нибудь красивое, но не слишком яркое» было для нее гораздоважнее.

А он сам, как он вел себя, стоя у могилы отца?Поддакивал матери, подавал ей руку. Но никогда ни о чем не спрашивал, ни оботце, ни о сестрах. Не вспоминал прошлого, но и не досаждал ей разговорами обудущем.

По возвращении домой мать часто былавзволнована и плакала. Уйти от нее, когда она была в таком состоянии, он немог. Но плакала ли она по отцу? Или по своей собственной жизни? Неужели матьдействительно вздохнула с облегчением, когда отца не стало?

Неужели жизнь отца и матери была обоюднойигрой, в которой чувства были закамуфлированы, как того требовали приличия инеобходимость?

Горм попытался вспомнить, что произошло, когдаИлсе видела его перед домом в Индрефьорде. Он никогда не плакал там на скале.Разве что в детстве.

А может, она хотела этим оправдать то, чтотайком подглядывала за ним? Тогда зачем было рассказывать ему об этом?