Борис, по правде сказать, направлялся совсем не туда, где«все еще состоял на учете», то есть вовсе не в ГРУ. При всей таинственности инезависимости этой организации он сомневался, что там найдется хоть одинчеловек, который осмелился бы пойти против члена Политбюро и зампредсовмина. Унего был несколько иной – он усмехался, – не столь громоздкий, вот именноболее изящный, план действий. Прежде всего, он углубился на мотоцикле в глубинусеребряноборской рощи и нашел там один из своих тайников, сохранившихся еще современ детских игр в компании Митьки Сапунова. Здесь он после возвращения изПольши закопал один из своих пистолетов, безотказный девятимиллиметровый«вальтер». Оружие оказалось на прежнем месте, смазанное и готовое к действию.Он и себя чувствовал на манер этой штучки – смазанным и готовым к действию. Онбыл почти уверен, что осечки не будет.

Сначала он дунул во всю прыть своего «коня» в больницуГельмгольца. Ехал четко, останавливался перед всеми светофорами и делалправильные повороты. Многие постовые узнавали героическую фигуру и салютовали:с победой, Град! В больнице без всяких проволочек, несмотря на солидную очередьпосетителей, он получил халат и отправился на второй этаж в послеоперационноеотделение. Его никто не останавливал: персонал, очевидно, думал, что молодойчеловек с такой внешностью зря не явится. Сандро он узнал по кончику носа и поусам. Подняв забинтованное лицо к потолку, художник плашмя лежал на кровати.Медленно приблизившись, Борис тихо позвал:

– Сандро!

Художник ответил совершенно обычным голосом:

– А, это ты, Борис! – Свесив ноги с кровати, он нащупалногами шлепанцы, похожие на музейные лапти, и встал. – Дай мне руку ипойдем на лестницу, покурим... – Боль уже почти прошла, – сказал онна лестнице. – Могу тебе все рассказать по порядку. – И начал попорядку рассказывать, как ждали Ёлку, и как вместо нее после полуночи явилсяНугзар Ламадзе с рассказом об «эмоциональном событии», и что было дальше...

– Ты так спокойно об этом говоришь, Сандро, – сказалБорис. Он давно уже привык обращаться на «ты», как к приятелю, к этомухудожнику, который был старше его в два раза.

– У меня против них нет другого оружия, – проговорилхудожник.

Это неплохое оружие, подумал Борис, особенно если все-такиесть еще кое-какое оружие.

– Вчера ко мне приходил какой-то человек, как будто измилиции, – тем же спокойным тоном продолжал Сандро. – Он сказал, чтоему поручено расследовать нападение на студию. На самом деле он был, конечно,от них. Когда я впрямую спросил его, где Ёлка и Нина, он сказал, что, хотя онлично совсем не в курсе дела, он все-таки предполагает, что с ними все будет впорядке, если семья не будет, ну, ты знаешь эти выражения, поднимать волну. Вобщем, в общем... – только тут голос Сандро задрожал, – мне всю войнунадо было пройти... все эти бомбежки... все это... а сейчас вот... такаяшальная пуля... и всем моим милым конец... и моим цветам конец...

Борис на секунду вынырнул из своей холодной ярости: неудержался, обнял этого смешного, милого, такого родного человека.

– Пойдем я отведу тебя в палату, Сандро. Лежи спокойно,выздоравливай. Теперь можешь не волноваться, я здесь.

– Что ты можешь сделать, Борька? – пробормоталСандро. – Кто может что-то сделать против них?

– Я знаю, что делать, – ответил Борис и снова нырнул всвою обжигающую арктическим холодом среду.

Может быть, она слишком жжет? Может быть, слишком большойриск? Может быть, после этого они просто искоренят нас всех? Несколько жалкихпопыток глотнуть обыкновенного воздуха. Нет, этим не надышишься. Дыши яростью иделай то, что решил, это твой единственный шанс. Где-то он вычитал, что кобрунельзя победить, не сунув ее башку в темный мешок. Он даже помнил, как этоназывается на языке буров: крангдадигкайт.

В киоске возле метро «Красные ворота» он купил несколькошоколадных батончиков и сунул их в карман все той же «сталинской» куртки.Понадобятся, если придется сутки напролет лежать на крыше. Солнце ужеподбиралось к зениту. Откуда-то с верхнего этажа доносился фортепианный урок.Его вдруг посетило ощущение колоссальной всемирной скуки. Бесконечный повтор,сольфеджио скуки. Не очень подходящий гость в данный момент. Бросить все кчерту, все бессмысленно. Он побрел к мотоциклу и тут увидел дюжину гладкихбольших морд, полукругом расположенных на выходе из метро, чтобы каждый могполюбоваться: вожди, хозяева. И он среди них на первом месте:

отшлифованная ряшка, лысина выглядит так убедительно, словнокаждый должен быть лыс. Снова примчалось спасительное облако ярости, и с этимоблаком за плечами Борис помчался вниз по Садовому кольцу, через Самотеку иМаяковку, к площади Восстания, свернул на улицу Воровского, потом в проходнойдвор возле Дома кино, где под раскидистым вязом, рядом с каким-тополуразвалившимся грузовичком, в патриархальном московском углу, оставилмотоцикл и приступил к выполнению своей не очень-то патриархальной операции, втом смысле, что она была направлена против одного из патриархов отечества.

Он знал, где находится массивный, серого камня, особнякБерии, окруженный высоким глухим забором в два человеческих роста. Задача состоялав том, чтобы незаметно подобраться поближе и занять удобное положение накакой-нибудь из ближних крыш. Как ни странно, одну такую крышу он присмотрелзаранее. Однажды, лунной ночью, ехали в машине с шефом ВВС. Васька, как обычно,к этому часу был пьян. Мотнув подбородком в сторону особняка, он хохотнул: «Воттут Берия окопался со своей хеврой!» Он не любил Берию как шефа своего главногосоперника, «Динамо», и как человека, слишком приближенного к отцу. В тот моментБорис, тоже нетрезвый, окинул взглядом диверсанта окрестности и почтинемедленно присмотрел себе крышу, откуда можно было бы вести наблюдение истрелять. Ну, теоретически, конечно.