Он ожидал найти в старом особняке на тенистой, пропахшейнагретой листвой улице признаки прозябания и упадка – как еще иначе мог житьхудожник, которого критиковали за формализм, – а попал на шумный пир.Длинный стол был завален свежими овощами, ягодами и сушеными фруктами,заставлен блюдами с дымящейся едой, бутылками и кувшинами с вином. Не менеетридцати гостей, мужчины все в галстуках, иные в бабочках, дамы в вечернихплатьях, иные декольте, энергично занимались главным грузинским делом:пировали. Майка в панике рванула назад. Куда ей в такое общество, в ее наспехкупленном на базаре сарафанчике?! А ну, стой, паршивка! Он ухватил ее под руку.Такой уже у них установился стиль взаимоотношений: он как бы строгий папаша,она как бы непослушная девчонка. Нет, она туда не пойдет, она никогда в такихместах не бывала. «Иди, Борька, я тебя тут подожду, посижу в садике». –«Молчать, дикарка! Тебе не только это тут приходится делать впервые!» Онавспыхнула от радостного стыда и так вошла в особняк; комбинация ярких красок,от которой хозяин-художник пришел в еще больший восторг, чем от неожиданнойвстречи с племянником. Оказалось, что чуть ли не половина гостей в разное времявстречалась с Мэри Вахтанговной, а многие были даже немного родственниками.Многие, если не все, знали «тетку Нинку», и, уж конечно, каждый почиталпогибшего героя, маршала Градова, в подвигах которого сыграло важную роль однонемаловажное обстоятельство: он был полугрузин! «По матери грузин, это значитвообще грузин, – заявил самый важный гость, народный писатель, живойклассик Константин Гамсахурдия. – Мать – это стержень Грузии. Грузия – этомать!» Очень удивило Бориса то, что никто из присутствующих не был в курсеосновного события сезона, то есть только что прошедших мотоциклетныхсоревнований, то есть, таким образом, никто не знал, что молодой Градовподтвердил свое звание чемпиона СССР по мотокроссу в классе 350 кубическихсантиметров.

Хозяин настаивал, чтобы он звал его дядя Ладо. Маленький,длинноволосый, в раздувшемся, как пион, фуляре под подбородком, настоящийпарижский художник, он потащил молодых гостей вдоль стен с картинами, показывалим свою недавнюю серию, названную «Прогулка Серафиты». То и дело он оглядывалсяна Майку и бормотал:

– Я хочу писать этого ребенка! У этого ребенка мои краски! Яхочу его писать!

Приоткрыл дверь в смежную комнату, зажег свет, мелькнулонекое живописное буйство, тут же погасил свет и притворил дверь.

– А там что? – спросил Борис.

– Ничего, ничего, просто юношеские глупости, – как-тостранно, обоими глазами, Гудиашвили подмигнул ему и «этому ребенку».

Вдруг громко застучали вилкой по вазе. Во главе стола в позепамятника стоял Константин Гамсахурдия. В позе памятника, если можнопредставить памятник с рогом вина в правой руке.

– Дорогие друзья, говорю по-русски, чтобы все понимали. Мыуже пили за великого Сталина и советское правительство. Теперь я предлагаювыпить за одного из выдающихся членов этого правительства, нашего земляка,Лаврентия Павловича Берию. Я лично не раз встречался с Лаврентием Павловичем ивсегда находил в его лице большого патриота, знатока нашей национальнойкультуры и настоящего читателя литературы. Лаврентий Павлович поддержал мойпрестиж в годы ежовщины, что дало мне возможность создать ряд новыхпроизведений. Он поддержал мой роман «Похищение луны», когда на него сталинаползать тучи недобросовестной критики, а недавно... – здесь КонстантинСимонович сделал паузу и величаво повел вытянутой рукой с рогом по всемуполупериметру с некоторым даже заносом за правое плечо, – а недавно он дална прочтение «Десницу великого мастера» самому Иосифу Виссарионовичу Сталину, итот...

В паузе Борис заметил, что все присутствующие просто ошеломленыэтим, очевидно, неожиданным тостом. Никто не переглядывался, все не отрываливзглядов от писателя.

Гамсахурдия продолжал:

– ...И тот выразил свое удовлетворение прочитанным. Товарищии друзья! В древней истории нашей соседки Греции был золотой век Перикла, когдапоощрялись литература и искусства. Я пью за то, чтобы Лаврентий Павлович Бериястал Периклом грузинской литературы и грузинского искусства! Алаверды к тебе...

Он отыскал взглядом хозяина дома, застигнутого тостом устены под большой картиной, изображающей сборщиков чая в процессе ихвдохновенного труда. Борис увидел, как на висках художника стали мгновеннопроступать крупные капли пота. Гамсахурдия с легкой улыбкой перевел взгляд сГудиашвили на одного из гостей, чья спина была слишком плотно обтянутачесучовым кителем, и по ней было видно, что гость несколько раздражен то литеснотой одежды, то ли чем-то еще, может быть, даже и тостом живого классика...

– Алаверды к моему другу Чичико Рапава! – торжествующезакончил Гамсахурдия и, закинув голову, стал пить кахетинскую влагу.

Все зашумели:

– За Берию! За Лаврентия Павловича! За нашего Перикла!

Кто-то стал передавать бокалы с вином стоявшим у стеныБорису, Майке и дяде Ладо.

– Ой, я тут надерусь совсем, – захохотала девчонка.

– Мне за Берию пить, все равно что за «Динамо», –шепнул ей на ухо Борис. Та еще больше прыснула. Все-таки оба выпили до дна.

Ладо, выпив свой бокал, приложил на мгновение руку ко лбу ипрошептал:

– Что он творит, что он творит?

– Кто этот Рапава? – спросил Борис. Он старалсяпобольше запомнить, чтобы потом рассказать бабке.

– МГБ, – сказал ему на ухо художник. – Пойдемте застол, ребята!

Спереди китель еще больше обтягивал Чичико Рапаву. Сильнопросвечивала голубая майка. Орденские планки скособочились над карманом, изкоторого торчали три авторучки. Со своими «шверниковскими» усиками ЧичикоРапава строго выдерживал стиль зари социализма, золотых тридцатых.

– От всей души поддерживаю тост нашего тамады, пью зачеловека, который дал мне... – после паузы он вдруг заорал страшнымголосом: – ВСЕ! Который дал мне ВСЮ мою жизнь! За Лаврентия Павловича Берию!

Выдув свой рог и взяв закуски, Рапава не сел, но немедленно,еще жуя кусочек сациви, снова наполнил рог и поднял над головой:

– А теперь, товарищи, пришла пора выпить за нашего тамаду,за живого классика грузинской СОВЕТСКОЙ (некоторые слова в речи этого человекаимели свойство обращаться в оглушительный вой) литературы, моего другаКонстантина Гамсахурдия! И если он, опираясь на мифологию – да? – сравнилнашего Лаврентия Павловича с Периклом, я сравню его с Язоном – да? –который всю жизнь плыл за ЗОЛОТЫМ руном! Алаверды к Иосифу Нонешвили!

Гости опять зашумели. Мелькало перепуганное круглое лицомолодого поэта Нонешвили. Он прикладывал руки к груди, умоляюще бормотал:

– Почему такая честь, товарищ Рапава?