– Мне нужно в уборную! – грозно выкрикнула Нина.

– А пошли, – вяло и даже не без некоторого добродушияпробормотала баба.

Вдоль коридора тянулась зеленая ковровая дорожка. В какой-тонише, под портретом того же самого милейшего Ильича с газеткой, сидели дваофицера и курили. Оба взглядами знатоков проводили постукивающую каблучкамиособу, подвергнутую предварительному задержанию.

Облегчившись, Нина снова продефилировала мимо Ильича. Вместотех двух молодых офицеров в нише теперь сидел один, пожилой, с обвисшим ужаснымлицом.

– Вы если ночью сикать или по-большому захотите, стучите мнелучше в стенку, – сказала сержантиха.

Нина поймала себя на том, что даже этот замкнутый мирчекистского узилища после удачного облегчения несколько преобразился вположительную сторону. В частности, она совсем не против того, чтобы съестьзаливного судака, биточки с гречневой кашей, выпить вишневого и закурить своюалбанскую сигарету. Боже, какие же мы жалкие! Что же это за создание такое совсеми его вливаниями и излияниями, подумала она. Что же это такое – человече?

– Ой, луна-то какая висит, екалэмэнэ! – вскричала МайкаСтрепетова. – Ну прямо, как... ну прямо... прямо, как Татьяна какая-то!

– Ну что ты, Майка, несешь! – засмеялся Борис. –Ну какая еще тебе Татьяна?

Их спутник, Отар Николаевич Табуладзе, местный, тбилисскийархитектор, улыбнулся:

– А знаете, это неплохо! Луна, как Татьяна. Это вам из«Евгения Онегина» вспомнилось?

– Может быть, – сказала Майка.

Отар Николаевич еще раз улыбнулся:

– Тут важно, что не Татьяна, а Татьяна какая-то... В этомвесь сок. Луну все время с чем-то сравнивают. Один мой друг, поэт, в старыевремена называл ее «корзинкой с гнилью». А Пушкин, конечно, Татьяну с лунойсравнивал, а не наоборот...

Они медленно шли по горбатой, мощенной булыжником улочкестарого Тифлиса. Майка то и дело повисала у Бориса на плече, хныкала, как будтоустала. На самом деле, уж он-то знал, она могла все эти холмы облететь, каккрылатая кобылка. Отар Николаевич, крепкий, элегантный, что называется,представительный мужчина, шел чуть-чуть впереди, как бы в роли гида.

– А вы, я вижу, поэзией увлекаетесь, Отар Николаевич? –не без кокетства обратилась к нему Майка.

Гадина какая, с нежностью подумал о ней Борис. Уже с тертымимужиками кокетничает. Что означает это «уже», было известно только им двоим.

– Когда-то и сам ходил в поэтах, – сказал ОтарНиколаевич. – Когда-то, вот в вашем возрасте, мы все тут по этим старымулочкам бродили, поэты. С вашей тетей, Борис, с Ниной, и с ее первым мужем мыбыли одна компания...

– С первым мужем тетки Нинки? – удивился Борис.

– Ну да, разве вы не слышали – Степан Калистратов? Это былизвестный имажинист.

– Я никогда о нем не слышал, – сказал Борис.

– Печально, – проговорил Отар Николаевич так, чтонельзя было понять, к чему это относится: к забвению ли известного поэта иливообще к ушедшим годам.

Он остановился под старым чугунным фонарем возле какого-то подвала,откуда слышались пьяные голоса и тянуло сильным сухим жаром.

– Между прочим, Борис, я ведь с вами тоже в родстве, можетбыть, не в меньшем, чем дядя Ладо Гудиашвили. Моя мать Диана – родная сестравашей бабушки. Вы обо мне не слышали, возможно, по той же причине, что и оСтепане... О нас было не принято говорить. Он потом вообще пропал, а меняспасло только чудо, но обо мне по-прежнему было не принято говорить...

С симпатичным архитектором они познакомились пару часовназад в доме знаменитого художника Ладо Давидовича Гудиашвили, с которымбабушка Мэри состояла в отдаленном родстве и в весьма близкой дружбе ипереписке, чем гордилась. Соревнования в колхидской долине уже закончились,Борис подтвердил свое звание чемпиона по кроссу в классе машин до 350 кубиков изанял третье место в абсолютном зачете. Команда ВВС, разумеется, опередила всеклубы. Триумф усилился еще тем, что к концу соревнований через Кавказскийхребет лично за штурвалом реактивного МиГа перелетел «Васька» с новой пассией,молодой пловчихой, чьи формы отличались поистине дельфиньей гладкостью. Наспортсменов посыпались царские дары: всем были заказаны и почти немедленносшиты костюмы из ткани бостон-ударник, каждый получил золотые часы с золотым жебраслетом и по плотному пакету с ассигнациями. Назначен был огромный ночнойбанкет в ресторане на горе Давида, где когда-то еще пировали поэты из группы«Голубые роги», о чем, разумеется, в эти дни никто не знал и не хотел знать.

Перед банкетом Борис решил выполнить просьбу бабушки и зайтик маленькому Ладо, как она выражалась. Я могу так называть своего кузена,поскольку я старше него на пятнадцать лет, хотя он большой, самый большой вГрузии художник, так говорила Мэри. А тебе, Бабочка, необходимо с нимпознакомиться, хотя бы для того, чтобы увидеть, что в мире существует ещекое-что, кроме твоих трескучих и вонючих, ах, таких опасных самокатов.