рад – дело было связано, очевидно, с политической грязью и не сулило быстрого и блестящего раскрытия, а скорее, наоборот, требовало большой возни с неясным финалом.

Однако, как требовала служба, он выдвинул все возможные версии. Первую – основную – политическую, и две запасные – ограбление и бытовой конфликт.

Ограбление можно было не рассматривать практически сразу – деньги и ценности похищены не были и оставались при трупе, что подтвердила и вдова потерпевшего.

Офицер ФСБ, работавший с покойным и близко его знавший, считал, что здесь замешана политика и только политика.

– Я бы на Вашем месте вообще не рассматривал бытовые версии, – сказал он следователю, – это потеря времени, не более того. За последние годы потерпевший был участником стольких событий… Впрочем, если телевизор смотрите, должны быть в курсе, даже если политикой не интересуетесь, – добавил он.

– Я обязательно учту Ваше мнение, Павел Дмитриевич, – ответил следователь. Он и сам придерживался такой же точки зрения, и лишь формальности обязывали его описывать все маловероятные варианты, вроде случайного ограбления.

В начале июня об обнаружении трупа Алексея Усольцева и, в общих чертах, о ходе расследования было сообщено в средствах массовой информации, что не могло не вызвать очередную волну истерики в среде демократической общественности, обвинившей в смерти своего героя, разумеется, кровавый режим. Не забыли и о правоохранительных органах – на них посыпались обвинения в неспособности найти и покарать убийц видного политического деятеля. Как нередко бывает в таких случаях, едва оказались задеты их интересы, демократы-правозащитники требовали крови.

На некоторое время вспомнили и об Олесе Усольцевой – она также оказалась в центре внимания, ей звонили журналисты, просили об интервью и о комментариях, и она, надевая маску безутешной вдовы, соглашалась на встречу в кафе, разумеется, за счёт приглашающей стороны…

Но в один из дней ей позвонил Калныньш и пригласил, точнее, потребовал, чтобы она явилась на встречу.

– Поедешь на Украину, – сообщил он о свершившемся решении тоном, не терпящим возражений. – Ты же туда хотела? Очень хотела? Вот и поедешь. Со мной. Собирайся.

Это был крайне неожиданный поворот для Леси, но возражать Калныньшу она не посмела.

– Х…хорошо, – кивнула она, заново осмысливая своё ближайшее будущее.

* * *

Артём поднялся на самый верхний этаж и прошёл по чердачной лестнице. Прислушался, не работает ли лифт, постоял ещё минут пять в тишине. И только потом его пальцы нащупали отходивший от стены кирпич и осторожно выдвинули его из ниши.

Тут, между кирпичами, где ни за что не мог бы заподозрить тайник посторонний взгляд, лежал файловый конверт, а в нём – тетрадный листок с единственной рукописной фразой.

«В моей смерти прошу винить отца моего ребёнка, Усольцева Алексея Вячеславовича».

…В тот страшный день Артём попал в квартиру первым, вместе с Анной, до прихода врачей скорой помощи, констатировавших смерть, и наряда полиции, составившего акт об обнаружении трупа гражданки Лосевой Н.С. с признаками насильственной смерти – это уже потом, через две недели, придёт Анне по почте постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием состава преступления.

Но до их приезда Артём нашёл записку, сложил её, убрал в карман и не показал никому, даже Анне, действуя скорее по наитию, чем сознательно, хотя потом, когда к нему вернулась способность мыслить, он сам поразился, насколько логично поступил в тот момент, не оставив будущему следствию вообще никаких зацепок. Для личной безопасности Артёма теперь требовалось только молчать, чтобы подозрение не пало на него даже от самых близких людей.

И телефон Нади. Телефон лежал рядом с запиской. Его забрали полицейские, потом вернул матери участковый. Телефон Артём не брал, а только, надев перчатки, посмотрел последние вызовы. Самый последний звонок, меньше чем за полчаса до времени смерти, которое установила экспертиза, был исходящий на телефон Усольцева, а перед этим за пару часов был входящий от Анны.

Для приговора, который вынес он сам, доказательств обвинения было достаточно.

…Он вошёл на территорию кладбища перед самым закрытием, в сумерках, когда народу уже почти не было, с огромным букетом белых роз в руке, и шёл по знакомой дорожке быстрым, пружинящим шагом.

Ветви деревьев чернели на фоне прозрачного вечернего неба. Было тихо. В ветвях пронзительно прокричала ночная птица, и снова наступила тишина.

Он легко нашёл дорогу в сумерках – он нашёл бы её и в полной темноте.

Над могилой стоял временный деревянный крест, и с фотографии светло и беззаботно улыбалась она.

«Лосева Надежда Сергеевна. 1992–2013».

«Здравствуй, Наденька, я пришёл».

Он опустился на одно колено и положил цветы к кресту. Поднялся на ноги и долго безмолвно стоял у могилы.

«В моей смерти прошу винить отца моего ребёнка, Усольцева Алексея Вячеславовича».

«Я обвинил его, любимая, осудил и привёл приговор в исполнение. Я ему и прокурор, и адвокат, и следователь, и судья, и УФСИН».

Надя улыбалась ему с обдуваемой прохладным ветерком фотографии, ещё не потрескавшейся от снега и дождя.

* * *

Год 2013. Октябрь

Дождь лил не переставая.

Струи холодной воды скатывались вниз по покатому козырьку и ударяли в асфальт перрона Курского вокзала.

Пахло холодом и железной дорогой.

Поезд «Роза Донбасса» уже стоял у перрона, но посадку всё не объявляли, и люди прятались от дождя под крышу подземного перехода.

Здесь, в Москве, осень наступала раньше, чем дома. Всё-таки севернее.

Александр Матвеев ждал в толпе пассажиров, зябко ёжась в не по сезону лёгкой куртке – зимних вещей у него с собой не было. У его ног стояла видавшая виды клетчатая китайская сумка с нехитрыми пожитками.

Как бывало уже не раз, денег в Москве ему заработать не удалось. Начальство на очередной стройке кормило «завтраками», подбрасывая приезжим рабочим по одной-две тысячи рублей, чтобы не померли с голоду, а