– Может, сефардическая транслитерация?..

Тибинг был не в состоянии больше ждать.

– Возможно, если вы позволите мне… – И с этими словамион ухватил шкатулку и придвинул к себе. Без сомнения, Лэнгдон хорошо знаком стакими древними языками, как греческий, латынь, языки романо-германской группы,однако и беглого взгляда на текст Тибингу было достаточно, чтобы понять: этот языккуда более редкий и древний. Возможно, курсив Раши[63], илиеврейское письмо с коронками.

Затаив дыхание, Тибинг впился взглядом в надпись. Ондовольно долго молчал. Время шло, и уверенность Тибинга испарялась с каждойсекундой.

– Честно признаться, – заявил он наконец, – яудивлен. Этот язык не похож ни на один из тех, что мне доводилось видетьпрежде!

Лэнгдон сгорбился в кресле.

– Можно мне взглянуть? – спросила Софи. Тибингпритворился, что не слышал ее слов.

– Роберт, вы вроде бы говорили, что где-то видели нечтоподобное раньше?

Лэнгдон нахмурился:

– Да, так мне показалось. Но теперь я не уверен. И все же…этот текст кажется знакомым.

– Лью! – нетерпеливо окликнула Тибинга Софи,недовольная тем, что ее исключили из этой дискуссии. – Может, вы все-такипозволите взглянуть на шкатулку, которую сделал мой дед?

– Конечно, дорогая, – спохватился Тибинг и придвинулшкатулку к ней. Ему совсем не хотелось обижать эту милую молодую даму, хотя они считал, что «весовые категории» у них разные. Если уж член Британскогокоролевского исторического общества и виднейший гарвардский специалист посимволам не могут определить, что это за язык…

– Ага… – протянула Софи несколько секунд спустя. –Мне следовало бы догадаться сразу.

Тибинг с Лэнгдоном дружно подняли головы и уставились нанее.

– Догадаться о чем? – спросил Тибинг. Софи пожалаплечами:

– Ну, хотя бы о том, что дед изберет для надписи на шкатулкеименно этот язык.

– Вы хотите сказать, что можете прочесть этот текст? – воскликнулТибинг.

– Запросто, – усмехнулась явно довольная собойСофи. – Дед научил меня этому языку, когда мне было всего шесть лет. И ядовольно бегло говорю на нем. – Она перегнулась через стол и уставилась наТибинга зелеными насмешливыми глазами. – И честно говоря, сэр, учитываявашу близость к короне, я немного удивлена, что вы не узнали этого языка.

В ту же секунду Лэнгдон все понял. Неудивительно, что текстпоказался знакомым! Несколько лет назад Лэнгдон посетил музей Фогга в Гарварде.Гарвардский выпускник Билл Гейтс в знак признательности сделал своей alma materподарок, передал в музей бесценный экспонат – восемнадцать листов бумаги,приобретенных им на аукционе, из коллекции Арманда Хаммера.

Он не моргнув глазом выложил за этот лот целых тридцатьмиллионов восемьсот тысяч долларов.

Автором работ был Леонардо да Винчи.

Восемнадцать листов, теперь известных как «Лестерскийкодекс» (по имени их прежнего знаменитого владельца, герцога Лестерского),представляли собой уцелевшие фрагменты знаменитых блокнотов Леонардо. То былиэссе и рисунки, где описывались весьма прогрессивные для тех времен теорииЛеонардо по астрономии, геологии, архитектуре и гидрологии.

Лэнгдон никогда не забудет этого похода в музей. Последолгого стояния в очереди он наконец созерцал бесценные листы пергамента.Полное разочарование! Разобрать, что написано на страницах, было невозможно. Иэто несмотря на то что они прекрасно сохранились и были исписаны изящнейшимкаллиграфическим почерком, красными чернилами по светло-кремовой бумаге. Текстбыл абсолютно не читаем. Сначала Лэнгдон подумал, что не понимает ни словапотому, что да Винчи делал записи на архаичном итальянском. Но, болеепристально всмотревшись в текст, он понял, что не видит в нем ни единогоитальянского слова.

– Попробуйте с этим, сэр, – шепнула ему женщина-доцент,дежурившая у стенда. И указала на ручное зеркальце, прикрепленное к стенду нацепочке. Лэнгдон взял зеркальце и поднес к тексту.

И все стало ясно.

Лэнгдон так горел нетерпением ознакомиться с идеями великогомыслителя, что напрочь забыл об одном из удивительных артистических талантовгения – способности писать в зеркальном отражении, чтобы никто, кроме него, немог прочесть эти записи. Историки по сию пору спорят о том, делал ли это даВинчи просто для собственного развлечения, или же для того, чтобы люди,заглядывающие ему через плечо, не крали у него идеи. Видно, это так и останетсятайной.

Софи улыбнулась: она обрадовалась, что Лэнгдон наконецпонял.

– Что ж, прочту для начала первые несколько слов, –сказала она. – Это английский.

Тибинг все еще недоумевал:

– Что происходит?

– Перевернутый текст, – сказал Лэнгдон. – Намнужно зеркало.

– Нет, не нужно, – возразила Софи. – Я в этомдостаточно хорошо натренировалась. – Она поднесла шкатулку к лампе настене и начала осматривать внутреннюю сторону крышки. Дед не умел писать задомнаперед, а потому пускался на небольшую хитрость: писал нормально, затемпереворачивал листок бумаги и выводил буквы в обратном направлении. Софидогадалась, что он, видимо, выжег нормальный текст на куске дерева, а затемпрогонял этот кусок через станок до тех пор, пока дерево совсем не истончилосьи выжженные на нем буквы не стало видно насквозь. После чего он простоперевернул этот истончившийся кусок и вклеил в крышку.

Придвинув шкатулку поближе к свету, Софи поняла, догадка ееверна. Луч просвечивал через тонкий слой дерева, глазам предстал текст уже внормальном виде.

Вполне разборчивый.

– Английский, – крякнул Тибинг и стыдливо потупилглаза. – Мой родной язык.

Сидевший в хвостовом отсеке Реми Легалудек силилсярасслышать, о чем идет речь в салоне, но мешал рев моторов. Реми совсем ненравилось, как развивались события. Совсем. Он перевел взгляд на лежавшего уего ног монаха. Тот окончательно затих, больше не барахтался, не пыталсявысвободиться из Лежал, точно в трансе от отчаяния, а может, мысленно читалмолитву, моля Господа об освобождении.

Находившийся на высоте пятнадцати тысяч футов Роберт Лэнгдонвдруг почувствовал, что реальный физический мир бледнеет, отступает куда-то ичто все его мысли заняты исключительно стихотворными строками Соньера, которыевдруг высветились на крышке шкатулки.