местах земля, как правило, пустовала[1100]. С этого времени всякий раз, когда возникал интерес к еще не завоеванным территориям, они обычно превращались в миссионерские колонии, управляемые нищенствующими орденами, а с конца 1560-х гг. – все чаще иезуитами. Как правило, это были приграничные районы, которые мало привлекали первопроходцев и поселенцев, потому что были бедны природными ресурсами и обычно населены кочевыми племенами, резко враждебными к пришельцам. Что же касается немногочисленных исключений в виде территорий с обилием природных ресурсов, таких как богатая золотом область Чоко на западе Колумбии, то теперь на их освоение направлялись гораздо тщательнее контролируемые экспедиции, в деятельности которых корона отдавала предпочтение «умиротворению» и обращению в христианство[1101].

К тому времени, когда Хименес, Белалькасар и Федерман вернулись в Испанию, даже Кортес уже не мог защитить свою репутацию от бесконечных судебных исков, которые подавали против него многочисленные недовольные соратники. Вложив в 1541 г. значительные средства в злополучную экспедицию Карла V в Алжир, во время которой он сам чуть не погиб, преследуя печально знаменитого турецкого корсара Хайреддина Барбароссу, Кортес впоследствии сталкивался в Кастилии с холодным приемом и, разочарованный, решил вернуться в Мексику. По дороге в порт шестидесятидвухлетний Кортес подхватил дизентерию и 2 декабря 1547 г. в городке Кастильеха-де-ла-Куэста неподалеку от Севильи умер богатым, но озлобленным и разочарованным человеком. В свою очередь, его вспыльчивый друг Педро де Альварадо решил стать еще одним мореплавателем, отправившимся в Китай и на Острова пряностей. Однако перед самым отплытием его лошадь чего-то испугалась, понесла, сбросила своего седока и придавила его собственной тушей, так что через несколько дней, 4 июля 1541 г., он скончался в возрасте 56 лет[1102]. Не смог извлечь выгоду из своих успехов и покоритель муисков Хименес. Вернувшись в Испанию и бесцельно проскитавшись 12 лет по королевским дворам Европы, он наконец получил разрешение вернуться в Новую Гранаду в качестве обычного поселенца. Его последующая попытка завоевать Льянос обернулась дорогостоящей катастрофой, которая сделала его «нищим и отягощенным долгами до последнего дня жизни»[1103]. Он умер в преклонном возрасте в городе Суэска в Колумбии. Федерман, в свою очередь, был обвинен Вельзерами в нарушении контракта и скончался в феврале 1542 г. в тюрьме Вальядолида в возрасте 37 лет. Из трех конкистадоров, которые встретились в Боготе, Белалькасар добился наибольшего успеха: успев устроить себе аудиенцию с Карлом V в 1540 г. до вмешательства Лас Касаса, он получил титул губернатора Попаяна – города, который сам основал по дороге в Боготу в 1536 г. Тем не менее это было куда меньше того, на что он рассчитывал. Вернувшись в Попаян, он оказался втянутым в территориальные распри и вендетты, восходящие к конфликту кланов Писарро и Альмагро. Наконец, в 1551 г. он был приговорен к смерти за самоуправство – казнь капитана – и умер в возрасте 56 лет по пути в Испанию, куда направился обжаловать это решение.

Таким был бесславный конец группы мужчин, которые, несмотря на бесчисленное множество совершенных ими ошибок и преступлений, смогли – прежде всего действуя на свой страх и риск – менее чем за полвека коренным образом изменить общепринятые в Испании, да и вообще в Европе, представления о мире.

Переоценка

В 1590-х гг. испытываемое конкистадорами разочарование нашло емкое выражение в совете, который Гонсало Гомес де Сервантес дал сыну и наследнику Карла V, Филиппу II. «Во всех ваших королевствах, – писал Гомес де Сервантес королю, – главный источник силы, доступный вашему величеству, состоит в добродетели и благородстве рыцарей», чей единственный интерес состоит в том, чтобы «поддерживать, беречь и приумножать» владения монархии. Однако вместо того, чтобы вознаграждать их по заслугам, этих «рыцарей» сплошь и рядом игнорировали в пользу выскочек, которые отправлялись в Новый Свет только для того, чтобы быстро разбогатеть и вернуться домой. «Самое подлое, что только можно себе представить», сетовал Гомес де Сервантес, – это власть в руках «людей без достоинств», прихлебателей из вице-королевских свит, открыто презирающих «давних поселенцев этих земель», добропорядочных подданных, которые служат «королю и Республике с куда большей любовью», чем кто-либо другой. Возмутительно, что «те, кто еще вчера прислуживал в лавках и кабаках… сегодня занимают самые лучшие и почетные должности в стране, а потомки тех, кто завоевал и заселил ее, обеднели, унижены, пребывают в немилости и изгнании»[1104].

Это мнение звучит как последний стон вымирающей породы. Будучи потомком коррехидора Кадиса, еще в 1503 г. стоявшего за отправкой флота Николаса де Овандо[1105], Гомес де Сервантес по-прежнему вторил ропоту прежней средневековой знати по поводу невесть откуда взявшихся выскочек. Конечно, он не питал особых надежд на то, что к его совету прислушаются, – недаром корона всячески демонстрировала, что возврата к отстаиваемому им феодальному устройству уже не будет. Тем не менее тон его меморандума не оставляет сомнений: Гомес де Сервантес был убежден, что у него есть веские основания для выражения своего недовольства. Это убеждение – яркий пример любопытного парадокса: как только потомки конкистадоров осознали, что их вытеснили хваткие королевские чиновники, они с поразительным энтузиазмом начали апеллировать к разоблачениям своего давнишнего врага Бартоломе де Лас Касаса, в том числе и к его беспощадным описаниям испанской жестокости. В процессе они стали острее ощущать связь с местом своего рождения, Америкой, и все больше негодовали на далекую метрополию по другую сторону Атлантики[1106].

Лучше всего эту двусмысленность выразил Инка Гарсиласо де ла Вега, незаконнорожденный сын конкистадора и инкской принцессы, который в своих литературных произведениях нащупал тонкий баланс между отсылками к высокой культуре и благородству доколониального прошлого, с одной стороны, и героической храбрости рыцарственных конкистадоров – с другой. Самый горький его сарказм был направлен против чуть ли не самого успешного из испанских вице-королей, дона Франсиско де Толедо, который был поставлен во главе Перу в 1569 г. с конкретной задачей умерить амбиции тех конкистадоров, которые сопротивлялись навязыванию «Новых законов» 1542 г. На своем посту Толедо отличался драконовской эффективностью, и к моменту его отставки в 1581 г. потомки конкистадоров уже не могли надеяться, что им удастся защитить свои феодальные притязания. К глубокому недовольству Гарсиласо, успех Толедо открыл дорогу в вице-королевство толпам продажных чиновников с Пиренейского полуострова. Его отношение вполне совпадало с отношением Гомеса де Сервантеса: все эти чиновники, сетовал Гарсиласо, стремились раздать своим родственникам и друзьям то, что по праву принадлежало людям, теперь вынужденным «просить милостыню, чтобы добыть себе пропитание, или же грабить на дорогах, а затем умирать на виселице»[1107].

Таким образом, как раз когда, как мы видели во вступлении к этой книге, Вильгельм Молчаливый сочинял свою антииспанскую «Апологию»[1108], по всей Америке сложился во многом аналогичный образ несправедливой и непопулярной испанской монархии. Этот образ станет мощным инструментом в руках историков-националистов XIX в., стремившихся представить войны за независимость от Испании как гневный отказ от того, что они видели тремя столетиями мракобесия и угнетения. Такие взгляды хорошо сочетаются со склонностью наших современников отдавать предпочтение тому подходу к политической истории, который сконцентрирован на национальном государстве как доминирующем средстве политического самовыражения, но они ничуть не помогают понять, как политическая культура конкистадоров и их потомков была укоренена во взаимоотношениях между монархией и различными регионами.

Как мы неоднократно видели, эти взаимоотношения подразумевали, что разнообразие является необходимым условием эффективного правления. Успех вице-короля Перу Франсиско де Толедо на самом деле был исключением, которое лишь подтверждало правило. Наместники гораздо чаще полагались не на прямое управление, а на создание общности интересов с различными региональными группами, крайне ревностно относившимися к своим правам и привилегиям – своим фуэрос (fueros). Эти регионы воспринимали себя не как колонии, управляемые далекой метрополией, а как автономные «королевства», которые, как всем было известно, лучше всего функционировали под легитимирующей эгидой монархии. Со своей стороны, наместники старались вершить правосудие так, чтобы превратить различных влиятельных лиц региона в своих клиентов. В число этих клиентов, разумеется, входили и все туземные общины, откуда вытекало и сохранение местных языков, и то,