продолжил движение на север после своего успешного завоевания Кито. Основав Сантьяго-де-Кали в 1536 г., а Пасто и Попаян – в 1537-м, он сравнительно легко добрался до Нейвы. Когда туземцы сообщили об этом Хименесу, они упомянули, что «пришельцы гораздо лучше одеты и вооружены, чем он, и их гораздо больше»[1090]. Однако то, что Богота стала местом встречи этих трех совершенно разных экспедиций, казалось удивительным. Капитаны Хименеса писали Карлу V, что «все те, кто бы об этом ни узнал, почтут за великое чудо, ведь соединились люди трех губернаторств – из Перу, Венесуэлы и Санта-Марты – в одном месте, столь равноудаленном от моря – как Южного, так и Северного». Три лагеря образовали треугольник, внутри которого сновали гонцы, и, «соблюдая то, что больше послужит… [Его] Величеству», Хименес «договорился с Николасом Федерманом и Себастьяном де Белалькасаром». Они решили, что все люди, прибывшие с Федерманом из Венесуэлы, и многие из тех, кто прибыл из Перу с Белалькасаром, должны остаться «в этом Новом Королевстве Гранада… с одним человеком, который бы их держал в мире и правосудии». Белалькасар также поделился своим богатым опытом, не в последнюю очередь в сфере создания должным образом учрежденных городских советов, которые обеспечивали прочную правовую основу для любых обращений к короне. Соответственно, весь остаток 1538 г. был посвящен сооружению «трех славных городов». Первый из них находился в Боготе и стал известен под именем Санта-Фе. «Другому дали имя Тунха, то же имя, что носила земля, в которой он расположен. И он [Хименес] нарек последний именем Велес, а находится он рядом с тем местом, где Хименес и его люди впервые вошли в это королевство»[1091].

Тем временем трое руководителей экспедиций согласились вместе отправиться в Испанию, чтобы лично предоставить Карлу V «отчет и доклад, каждый от своего имени, о том, что на… службе с ними случилось в походе, который каждый из них предпринял». В особенности капитаны Хименеса хотели обратить внимание государя на хорошее расположение духа местных жителей и заверить его, что Федерман и Белалькасар несут «великие вести о богатых землях, какие имеются в этом Новом Королевстве»: «И Ваше Величество может верить, что они таковые и есть и будут найдены в дальнейшем, поскольку это край мирный и с достаточным числом испанцев и лошадей, [необходимых] для его разведывания и поисков»[1092].

В этих заверениях слышна нотка отчаяния, стремление как можно скорее успокоить монарха, который все больше разочаровывался в идее поощрения, не говоря уже о поддержке, дальнейших завоевательных экспедиций в Америке. Сомнения императора усилились после возвращения в Испанию в 1540 г. неутомимого доминиканского монаха Бартоломе де Лас Касаса. После того как в начале 1520-х гг. ему не удалось обратить в христианство регион Кумана, Лас Касас пережил второе духовное перерождение[1093]. Вступив в доминиканский орден, он посвятил целое десятилетие изучению и кропотливому сбору материалов, которые позже вошли в его монументальные исторические труды о событиях, свидетелем которых он стал. Затем известия о происходящем в Перу снова подтолкнули Лас Касаса к активным действиям. В 1534 г. он отправился с миссией в эту только что завоеванную страну, но был вынужден повернуть назад из-за неблагоприятных морских ветров и тревожных новостей о нестабильности в Перу из-за шаткости власти Писарро. После этого его внимание переключилось на Гватемалу, Оахаку и, наконец, на Мехико, куда он прибыл в 1538 г.[1094]

Именно в это время Лас Касас пишет одну из своих самых привлекательных книг – трактат «О единственном пути привлечения всех народов к истинной религии» (De unico vocationis modo omnium gentium ad veram religionem). Его центральная идея, восходящая к святоотеческому наследию, и особенно к трудам Августина и Иоанна Златоуста, была основана на поддержанном Фомой Аквинским аристотелевском убеждении, что любой человеческий разум одинаков по своей сути и что все люди, независимо от происхождения и внешнего вида, от рождения восприимчивы к нравственному воспитанию. Вернувшись в 1540 г. в Испанию, Лас Касас продолжил бороться при дворе за полную реформу системы управления, которую конкистадоры выстроили в Новом Свете. Его полемические труды были осознанно направлены на то, чтобы напугать императора и его советников, заставив их провести преобразования. Эта тактика вскоре принесла свои плоды в виде ряда принятых в 1542 г. законодательных актов, известных как «Новые законы». Эти меры, однозначно принятые благодаря усилиям Лас Касаса, стали решительной попыткой ограничить полномочия и влияние конкистадоров, утвердив в Новом Свете прямую власть короны. Среди прочего «Новые законы» лишили всех жестоких владельцев энкомьенд их туземных работников, прекратили выделение энкомьенд любым королевским чиновникам или представителям духовенства и запретили наследование энкомьенд, установив, что после смерти владельца энкомьенды туземные работники автоматически возвращаются в распоряжение короны[1095].

С точки зрения конкистадоров, эта королевская инициатива была атакой на фундаментальные феодальные установления общества, которое они надеялись построить. Неудивительно, что она встретила ожесточенное сопротивление. Представитель короны в Мексике, вице-король Антонио де Мендоса, прибег к принципу «подчиняюсь, но не выполняю», утверждая, что эти законы не могут быть введены в действие до тех пор, пока император не будет уведомлен об обоснованных жалобах землевладельцев и призывах к осторожности со стороны нищенствующих орденов, в том числе собратьев Лас Касаса доминиканцев. В Перу непосредственным результатом всего этого стало кровопролитное восстание под предводительством Гонсало Писарро, которое привело к поражению и последующей казни через отрубание головы первого вице-короля Перу Бласко Нуньеса Велы. Повстанцы не испытывали ни малейшего сомнения в правомерности своих действий. Они уверенно заявляли, что конкистадоры находились с короной в договорных отношениях, согласно условиям которых любой новый закон, особенно касающийся прав собственности, является полностью недействительным до тех пор, пока не будет ратифицирован наиболее уважаемыми гражданами различных королевств[1096].

Если уж на то пошло, такая бурная реакция еще больше усилила решимость короны противостоять амбициям конкистадоров. Сам Карл V выразился так: «Королевства Новой Испании и Перу должны управляться наместниками, которые, представляя нашу королевскую особу… будут вершить правосудие одинаково по отношению ко всем нашим подданным и вассалам и заботиться обо всем, что будет способствовать спокойствию, миру, облагораживанию и умиротворению этих провинций»[1097]. Иными словами, вице-король должен был быть вторым «я» монарха, занимая его место в центре системы, ритуалы и этикет которой точно воспроизводили бы королевский двор в Мадриде. Хотя вице-королю не разрешалось напрямую вмешиваться в судебные дела, он был президентом аудиенсии (суда), главой казначейства и генерал-капитаном. Его обширные полномочия в области назначения на должности создали все предпосылки для стиля правления, основанного на контроле со стороны короны посредством иерархической цепочки, идущей от Совета по делам Индий в смысле исполнительной власти к казначействам, местным чиновникам и городским губернаторам, а в смысле судебной власти – к аудиенсиям и судьям[1098]. Ничто так ясно не свидетельствовало о решимости короны обуздать амбиции конкистадоров, и эта тенденция достигла своего апогея в подписанном Филиппом II в 1573 г. документе под названием «Указы об открытиях» (Ordenanzas para descubrimientos), в котором слово «завоевание» был красноречиво заменено на «умиротворение». Это не было простой терминологической софистикой: любые военные экспедиции строго запрещались. Что касается испанской короны, «Указы об открытиях» стали лишь подтверждением занятой в 1540-х гг. позиции, согласно которой любое дальнейшее расширение испанских владений должно было быть делом миссионеров. Если по какой-либо причине это оказывалось невозможным, первопроходцам прямо запрещалось прибегать к каким-либо военным действиям. Они также не могли поддерживать одну группу туземцев против другой или вмешиваться в какие-либо местные разногласия или споры[1099].

На практике, конечно, новые вице-королевства находились так далеко от Кастилии, что игнорировать такие положения, если того требовали обстоятельства, было несложно. В последующие десятилетия туземные общества по-прежнему подвергались нападениям и даже уничтожались в ходе «справедливых войн». Но контекст, в котором это теперь происходило, необратимо поменялся. К моменту убийства Франсиско Писарро конкистадоры уже покорили большинство регионов, ранее контролируемых оседлыми туземными обществами и богатых полезными ископаемыми; в других