Родригец, Ланжерон и др.), к которым приставлены были переводчики. «Легко себе вообразить распоряжения этих господ через переводчиков в пылу битвы, при свирепствующей буре, — пишет Ордин. — Нассау превозносил их мужество и храбрость и ставил их, как образец для русских. Русские в подобных образцах ни тогда, ни потом не нуждались». К. Ф. Ордин сейчас же приводит мнение иностранцев (Фейера, Цукато, графа Литта), участвовавших в сражении: все они единогласно засвидетельствовали храбрость, выдержку и доброе поведение русских и не могли довольно нахвалиться ими. Таким образом клевета принца Нассау опровергается спокойными и беспристрастными иностранцами.

Граф Александр Федорович Ланжерон (1763 —1831)

Из иностранцев, окружавших принца Нассау, впоследствии приобрел себе почетную известность гр. Александр Федорович Ланжерон (1763-1831); он родился в Париже. Был в Америке, где принимал участие в войне против англичан. 7 Мая 1790 г. был принят на русскую службу полковником. Во время шведской войны, командуя дивизией учебного флота, награжден Георгием IV ст., который получил из рук самой Императрицы.

Причину ужасного поражения, как указал король Густав III, вернее искать в недостатке благоразумия и в избытке легкомыслия у принца Нассау-Зигена. Несомненно, что он главный виновник этого редкого в истории несчастья. Умный и наблюдательный С. А. Тучков писал: «Сколько мог я приметить, то со стороны наук много недоставало в нем (Нассау-Зигене) того, что требуется от великого вождя в образе нынешней войны. Храбрость его была больше храбрость гренадера, нежели генерала. Он был скор и часто недовольно осмотрителен».

В лагере Потемкина известие о поражении принца Нассау при Роченсальме (Свенскзунде) вызвало общую радость. Сторонники Потемкина, недолюбливавшие принца, поздравляли друг друга, с чем же?.. С известием, которое являлось несчастьем для России. Находившийся тут эмигрант Роже де-Дама дал русским достойный урок: он в сильных выражениях порицал бьющий в глаза недостаток патриотизма. Он сказал — «этим прихвостням» (как выражается Ланжерон): «Messieurs, vous êtes Russes; l’impératrice de Russie a perdu une bataille décisive; huit milles Russes ont été tués; s’est heureux; je vous en fais mon compliment, j’en suis aussi enchanté que vous»[12]. К сожалению, y русских есть печальная особенность — «обрушиваться на свою родину без всякого удержу», — как это отметил француз Корберон.

Одна Императрица не отвернулась от принца и старалась поддержать в нем мужество. «Я прекрасно знаю ваше усердие, — писала она, — вполне искренно разделяю ваше горе... и желаю, чтобы вы не падали духом... И Боже мой, кто же не имел больших неудач в своей жизни? Фридрих II бывал действительно велик лишь после больших неудач. Петр Первый, терпевший поражения 9 лет сряду, одержал победу под Полтавой. Будьте уверены в моей благодарности». — «Не король шведский и не его флотилия, — писала Екатерина, — нанесли поражение принцу Нассау, а сильный ветер и его храбрые моряки, считавшие себя непобедимыми... Вследствие поднявшейся бури, потерпел поражение, после которого все-таки он оказался сильнее шведов».

Россия не забудет, конечно, оказанной принцем услуги и будет гордиться его победами 1789 г., но родная наша летопись с грустью должна отметить и его заносчивое легкомыслие. А последнее, несомненно, господствовало в его характере. Прошел год. Обласканный Императрицей, принц уехал временно заграницу. Густав III горел нетерпением стать на защиту французского дворянства. Нассау стремился разделить с ним славу «фантастического подвига» и в письме его читаем следующее невероятное заявление: «Кажется мне удастся исправить несчастье моей службы против шведского короля, так как я надеюсь служить вскоре под его начальством. Он достоин стать во главе всех государей»...

Шведская медаль в память победы при Свенскзунде 1790 г.

«Победа при Роченсальме, — пишет Ланжерон, — спасла Швецию от погибели. Недаром Густав III велел выбить медаль в память этого события для раздачи всем участникам боя. У короля родились новые смелые проекты, и он будто бы сказал: «Вот я и в С.-Петербурге; нужно нам посетить бедную Екатерину».

Стедингку король писал: «Пока нужно терпение, а его у меня нет, потому что жажду мира, но его трудно достигнуть; после поражения я сам не хочу заключить мира, и то же чувство руководит Императрицей. Однако, если прибудет английский флот и если пруссаки уже вошли в Курляндию, то, мне кажется, мир неминуем».

X. Верельский мир. Последствия войны. Суворов. Последние годы Густава III и Екатерины II.

Едва началась своеобразная боевая и литературная борьба между коронованными родственниками, как с той и другой стороны стали производиться попытки заключения мира.

В течение 1788 г. таких попыток было несколько. С открытием новых военных действий, возобновились и миролюбивые разговоры. В июле 1789 г. Армфельт напомнил королю о мире. «Вы говорите о мире! Я делаю его, когда хочу», — ответил Густав.

В сентябре эти друзья вновь заговорили о мире. Но в это время они держались того мнения, что: или королю надо добиться большего боевого успеха, или Императрице захватить Финляндию. — В октябре 1789 г. Густав искренно был расположен к миру, но Англия его не поддержала, Голландия проявила слабость, а Пруссия думала о расширении своих границ до реки Мозеля.

Граф А. А. Безбородко

В ноябре 1789 г. Безбородко писал графу Воронцову, что «со шведами мы намерены непременно помириться, хотя in statu quo с соблюдением только декорума. Для этого мы весьма не хотели вносить пункта о несвободе королю начинать войну без сейма (риксдага). Сей пункт самый пустой и ненадежный».

Но в деле мира, как и при браке, требовалось согласие обеих сторон.

Граф Игельстрём

Военные силы враждовавших не были вполне истощены; успех окончательно не давался ни Густаву, ни Екатерине; честолюбие же и гордость обоих были необыкновенные и не допускали сделать первых шагов к примирению. — Вмешательство третьих лиц также было нежелательно ни королю, ни Императрице. Тем не менее, благодаря случайности, в дело вошло третье лицо, которое помогло развязке. Уже в ноябре 1788 г. испанский король Карл III, чрез своего представителя Гальвеса, предложил услуги по посредничеству. Но предложение оказалось лишь дипломатической учтивостью: от слов к делу Испания перейти намерения не имела. Случилось, однако, так, что Испания, угрожаемая Англией, вынуждена была искать сближения с Россией, почему испанскому кабинету пришлось волей-неволей посодействовать восстановлению мира. Его посланник в Стокгольме Корроль стал усиленно советовать Густаву, находившемуся в Борго, обратиться прямо к Екатерине с письмом о мире. Густаву наскучила