Игельстрёмом. По сведениям шведов, Игельстрём обладал привлекательными манерами, был хитер и пронырлив, но изыскан, как француз.

Для ведения переговоров Густав избрал барона Густава Маврикия (Маурица) Армфельта. Он бывал в Петербурге, познакомился с Игельстрёмом, пользовался не только доверием, но даже дружбой короля. «Генерал Игельстрём, — писал Армфельт иронически своей жене, — который командует против меня, — добрый малый, он вежлив, человечен и спокоен».

«Неужели не существует средств прекратить ужасы этой резни, спрашивал Армфельт письмом от 2-13 июля Игельстрёма. Непостоянное счастье порхает из стороны в сторону... мы были игрушкой его капризов; почему не положить этому конец и не отереть слез человечества... Неужели слава её увеличится, если она (Ваша Императрица) раздавит такого соседа, как Швеция?.. Государь мой король желает мира от всего сердца... Минуты дороги... чтоб третьи лица не вмешивались в дело.., увлекая нас в бездну негоциации»... К словам Армфельта особенно прислушивались, считая его всемогущим. Надо полагать, что ответ на это письмо составлен по личному наброску Императрицы. На это указывает её собственноручная записка. В ней значится: «Надо только мотивировать ответ, который Игельстрём даст Армфельту, где он скажет, что бедствия войны неисчислимы для всех стран... что он очень доволен узнать о склонности короля к миру, что Императрица никогда не имела иных чувств, что, раз таким образом думают обе стороны, сближение не должно быть трудным».

Армфельт просил (15 июля) Игельстрёма назначить место их свидания. Отвечая, Игельстрём прибавил, что Императрица никогда не искала своей славы в уничтожении Швеции и желает восстановления прежних отношений к королю.

Почти каждое слово, произнесенное Армфельтом, было подсказано Густавом; каждый шаг уполномоченного Швеции регулировался королем. При выборе места совещания Густав настаивал на том, чтобы Армфельт не переходил реки Кюмени. «Жалуйтесь на состояние вашего здоровья, не позволяющего вам делать дальних переездов», — писал Густав, сетовавший в то же время на Остермана, который оставил без ответа его вежливое письмо, и на иностранные правительства, проявившие «виляние и скупость»... «Однако, только между нами, я твердо решил не заключать мира, не приобретя чего-либо в стороне Нейшлота и Кернакоски».

Первое свидание уполномоченных состоялось (22 июля) в Коуволе под открытым небом. Швеция добивалась расширения границы, в виде пожертвования со стороны Императрицы или подарка; Россия твердо предлагала status quo. Армфельт, как друг короля, под величайшим секретом сообщил, что у Густава более 2 мил. талеров личного долга. Игельстрём ответил, что всему свету известно величие души Императрицы, и что она, приобретая дружбу короля, найдет возможность выручить его из затруднения.

Еще ранее Густав, открывая душу Гальвесу, в интимной беседе сознался, что стремится к территориальным приобретениям, желая получить всю Финляндию Абоского трактата. «Сие видно (также) из письма к вице-канцлеру». Король находил, что Петербург достаточно обеспечен границами, установленными в Ништадте. «Сердиты, — отметил по этому поводу Храповицкий 22 июля, — что король шведский без уступки им Финляндии мириться не хочет».

Дальнейшие свидания уполномоченных происходят в Вереле, на реке Кюмени. По сведениям Экмана, король также раскинул свою палатку в Вереле и был даже у Игельстрёма, под именем графа Кронстедта, и инкогнито выслушивал предварительные переговоры. Ему ежедневно сообщался результат переговоров. Швеция упорствовала в своих домогательствах. Дело едва не дошло до разрыва. «Между заряженными пушками действительно переговоры несколько раз начинались и оканчивались. Игельстрём, согласно инструкции, готовился уже прервать переговоры. Когда генерал Армфельт требовал уступления Нейшлота с уездом, — пишет современник этих событий С. С. Апраксин, — мирные договоры прерывались, и генерал Российской брал шляпу и шел к своей дивизии, чтоб начать бой».

Первая размолвка произошла на первом же частном совещании уполномоченных. Узнав о ней, король тревожно запросил письмом Армфельта: «Скажите мне, любезный друг, что это за ссора произошла вчера вечером; все ли прервано? На что думаете вы решиться? Что касается меня, то я имею в виду мир и не могу примириться с потерею этой надежды». Армфельт пояснил, что несговорчивость Игельстрёма побудила его снять свои палатки. На следующий день Игельстрём возобновил переговоры и сделался якобы уступчивее.

Вторая размолвка была разыграна Армфельтом сначала до конца по секретной инструкции короля.

Барон Армфельт, которому приказано было разузнать решительный ответ России, прервал конференцию, распростился с русским уполномоченным и сел в свою коляску. Генерал Игельстрём сделал то же самое; готовились уже снимать палатки, как вдруг барон Армфельт снова вышел из коляски и, как будто раздумывая над смыслом письма гр. Остермана, вошел в палатку, куда явился также барон Игельстрём, заметив его движения.

Императрица проявила в это время большую деятельность, отправляя по несколько рескриптов в день Игельстрёму и Салтыкову. «У короля есть другая цель — вытянуть деньги, — писала она своему уполномоченному; — мне хотят продать этот мир или за деньги, или за пожертвования... Очень остерегитесь, чтобы не попасть в обман».

Императрица (9 июня) предупредила Игельстрёма и главнокомандующего, графа И. И. Салтыкова, что границы должны остаться «на таком основании, как они в Абоском договоре положены».

Как умная и энергичная правительница, Екатерина, ведя переговоры, одновременно приготовляла свой гребной флот, и приказала И. И. Салтыкову «ни мало не отлагать военных действий».

«Напишите (вероятно это относится до графа Безбородко) трасту Салтыкову, что хотя мы все возможное делаем для мира, но без действия из оного не выйдет ничего, по причине высокомерия и коварства короля, и чтобы он (Салтыков) ехал непременно в Фридрихсгам».

Салтыков переехал из Выборга в Фридрихсгам, Чичагов продолжал держать взаперти шведские суда под Свеаборгом.

Екатерина понимала, что чем более «мы оказываем снисхождения, тем более родятся требования. Мы сказали крайние черты: примут — хорошо, не примут — не зачем продолжать пустые переговоры, в коих весь авантаж на стороне Швеции, а мы насилу свое спасли. Последние о перебежчиках рассуждения весьма доказывают злостный нрав королевский. Графу Салтыкову написать надлежит, чтобы не остановлял действий».

Подобную же твердость она проявила и в переговорах с заносчивым пруссаком. От 2 августа (22 июля) 1790 г. Густав, сообщив Стедингку о ходе мирных переговоров в Вереле, прибавляет, что ожидается война между Пруссией и Россией. На предложение прусского министра, которое он кончил словами: мир или война? Императрица ответила: «как вы пожелаете, месье». Пруссия не тронулась...

Россия же, приведя к миру свои дела с Турцией, вновь почувствовала почву под ногами... Швеции пришлось уступить, и 2 августа Армфельт сказал: «Я выиграл сражение (т. е. уговорил короля) ... наши переговоры не прерваны».

3 августа состоялось первое и единственное официальное заседание в Вереле. Мир с Швецией был подписан, а 9 — ратификован.