Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В минуты просветления я гадала, что случится раньше – умру я или закончится магия? Скорее всего, магия, потому что Дольф тщательно следил, чтоб его дойная корова не окочурилась раньше, чем он выдоит ее досуха. В этот раз кровавые подробности, которые с таким удовольствием смаковал принц были настолько отвратительны, что меня вырвало.
Я с удовлетворением отметила, что исторгнутая мною жечь попала на сапог высочества и потеряла сознание.
В этот раз сознание возвращалось каким-то урывками с мельканием глупых мыслей. Почему так жарко? Я затемпературила, простыв на каменном полу? И тяжесть такая, что не могу пошевелиться. Даже дышать трудно из-за этого. Других признаков дискомфорта не было. Только непонятный ритмичный шум доносился откуда-то снизу. После некоторого усилия я все же смогла открыть глаза. Еще несколько тягучих мгновений, чтобы проморгаться и привыкнуть к свету, и вместо ожидаемой каменной кладки я распознала знакомый до мельчайшей трещинки потолок спальни, который созерцала каждое утро.
За окном было светло, по ощущениям время завтрака. В попытке приподняться, поняла, что тело что-то сковывает – не смогла пошевелиться от слова совсем. В нарастающем непонимании, приправленной паникой, что это лишь галлюцинации, я взвилась с постели. Ну взвилась я в своем воображении, на самом деле только голову оторвала от подушки, на большее сил не хватило.
Зато убедилась, что нахожусь в своей кровати и Димка действительно рядом со мной. Спит посапывая, уткнувшись носом мне в плечо. В одежде, прямо поверх одеяла, бледный до синевы, с заострившимися скулами и носом, сыночек крепко спал, прижимаясь к моему боку всем телом.
Чувство сковывающей тяжести, придавившей мои колени, вызывало не что иное, как косматая голова Мишки. Большая и тяжелая. Ноги затекли до такой степени, что я их не чувствовала. Хорошо, что его тело оставалось на полу.
Внимательный звериный взгляд изучал меня как букашку под микроскопом. Послышался шумный вздох, воздух дрогнул, потревоженный мощными легкими.
– Рё, рё, рё – жалобное ворчание резануло по оголенным нервам, вызывая в душе щемящую тоску.
– Т-с-с!
Тсыкаю в надежде, что зверь меня поймет. Не хотелось будить Диму. Но тут открывается дверь, и комнате появляется встрепанный Флин, с подносом в руках.
– Шон, просыпайся. Нужно, чтобы ты покушал, – Димка зашебуршился, но подниматься не планировал. Лишь пробормотал невнятное «Я не голоден» и вновь замер. – Что, и на очнувшуюся Лизу посмотреть не хочешь?
С момента появления Флин счастливо улыбался, глядя на меня. Проходит секунда, вторая… и до ребенка, наконец, дошел смысл слов. Подскочил, взял в ладони мое лицо, суетливо всмотрелся, тяжко вздохнул и заплакал, не кривясь и не спуская с меня глаз.
– Мама! – крик получился громким и надломленным.
Кап, кап… двух горячих капель хватило, чтобы и на моих глазах выступили слезы. Напугала я его своим исчезновением. Димка упал на мою грудь, уткнувшись лицом в шею, и зашелся в самых настоящих рыданиях, от которых сердце буквально разрывалось.
Никак не могла пошевелиться и освободить руки, чтобы обнять ребенка. Так что целовала его, куда могла дотянуться, успокаивая и приговаривая, что все позади и я дома. Не разводил сырость разве что Флин. Димка ревел, я хлюпала носом, зверь поскуливал.
– Прекращайте! – обращается брат и ментально успокаивает Димку. Ребенок почти сразу затихает. – Дима, иди лучше вниз, и скажи, что Лиза жива, а то своим криком ты всех напугал. Они там уже решили, что… нужно организовывать похороны. Иди-иди, умойся и приведи себя в порядок. На мертвяка похож, думаешь, матери приятно тебя таким видеть?
На мой почти сорвавшийся с языка протест Флин лишь едва заметно отрицательно качает головой. Пришлось послушаться брата и держать язык за зубами. Ему виднее, а Димка действительно выглядел отвратно. И я сейчас не об одежде, а о его физическом состоянии в целом.
Заверив ребенка, что никуда за это время не исчезну, я смотрела ему вслед до того момента, как за детской спиной закрылась дверь.
– Я парализована? – Волнующий вопрос срывается с губ встревоженной птицей. – Я совсем не могу пошевелиться!
Приготовившись услышать ужасный приговор, я зажмурила глаза, словно это хоть как-то защитит от страшных слов, что перевернут всю мою жизнь и жизни моих близких, но вместо этого услышала тихий смех.
– Лиза, ты не парализована, – Флин резким движением срывает с меня одеяло. – Ты всего лишь в коконе.
Мумии и саркофаги были первым, что пришло мне на ум, когда я увидела причину своего обездвиживания. От самых кончиков пальцев ног и почти до горла мое тело было оплетено коконом из глянцевито-черных лоз. Если бы не узелки почек – почек, которым уже не суждено раскрыться, я бы подумала, что меня оплели одеревеневшие змеи.
– Что это? – голос дрогнул, все же мозг в первую секунду действительно «распознал» змей в этом жутком плетении.
– Ни что, а кто. Это Ильмоо. Пусть Димка сам расскажет эту историю, а я пока помогу тебе избавиться от кокона.
Флин помог разрушить этот своеобразный саркофаг просто ломая сухие ветки. Изломанные лозы исчезли, а я, наконец, смогла пошевелиться. С огромным усилием и неимоверным наслаждением подтянула к себе колени, разминая конечности. Сильные руки брата тут же помогли мне сесть, ну и обнять шанса не упустили. Под недовольное ворчание Мишки.
Завернувшись в одеяло, пряча казенное платье для сна, в которое была облачена, я привалилась спиной к подушкам.
– Мне тоже жалко Ильмоо, – обронил загадочную фразу появившийся в комнате сын, заставший меня за разглядыванием остатков кокона. – Но не переживай. Фырк уже прикопал пару корешков в теплице. Теперь, наверно, шкодята ходят туда и рассказывают новости грядке.
Димка неуверенно переминался с ноги на ногу и улыбался, сверкая ямочками на щеках. А я вдруг ясно увидела, что его щеки окончательно утратили детскую припухлость. Эта внезапная взрослость на лице тринадцатилетнего, ну пусть не ребенка, подростка, заставляла сердце сжиматься.
– Иди сюда, – мальчишка моментально сорвался с места и юркнул ко мне под бок. – Ну, а ты чего замер?
Я похлопала рукой по свободному пространству на кровати, глядя в звериные глаза.
Мишка шумно не то фыркнул, не то вздохнул, перевалился с лапы на лапу, осторожно поворачиваясь, чтобы своей тушей ничего не разломать. Опустил голову так, что часть морда оказалась на моем бедре. Одну руку запустила в бурую шерсть, другой притянула к себе сына и прижалась губами к виску, наслаждаясь внутренним покоем.
– Мишка, Мишенька мой, – нашептывала и гладила, гладила густую шерсть, обнаружив, что агатовые глаза сочились влагой.
Мишка тоже плакал. Или Ричард. Я хотела его позвать, но прогонять его вторую сущность вот так… не могла.
Так и просидели не меньше получаса просто наслаждаясь объятиями. Эти, такие нужные, правильные прикосновения отгоняли предсмертную тоску и возвращали меня к жизни.