– Не строй иллюзий. Ты всегда был какой-то бешеный. Помнишь, чуть не задушил меня насмерть, когда я пошла танцевать с баскетболистом? Другой раз в гараже угрожал тут же повеситься, если я не дам тебе. Помнишь?

– Да, что-то в этом роде было. Меня переполняли желания.

– Так вот, Вольпер снова женился и сейчас торгует велосипедами в Нью-Мексико. Наверное, чувствует, что чем ближе к границе, тем безопаснее. А с тобой всегда было интересно, только я никогда не понимала, что ты там толкуешь о Суинберне, Бодлере, Оскаре Уайльде и Карле Марксе. Господи, носился с ними как с писаной торбой.

– У них у всех захватывающие книги. Я тогда бредил красотой, любовью, добром – не говоря уже о поэзии. Хотя, может быть, это было чисто подростковое?

– Я так не думаю, – улыбнулась Наоми. – Отец говорил маме, что все Ситрины как иностранцы, им все внове, и они жутко переживают по пустякам. Между прочим, отец умер в прошлом году.

– Твоя дочь мне это сказала.

– Да, он тогда совсем расклеился. Когда старик надевает два носка на одну ногу и писает в ванну – жди конца.

– По-моему, он слишком старался быть настоящим американцем. Его вдохновляло желание стать Бэббитом. Как Суинберн вдохновлял меня стать поэтом. Ему не терпелось распрощаться с еврейством и мировым феодализмом.

– Сделай милость, не говори таких слов, как «феодализм». Меня от них в дрожь бросает. Они мешали нашим отношениям. Помнишь, ты приехал из Мэдисона одержимый каким-то поэтом, его, кажется, звали Гумбольдт Парк, или что-то вроде этого, он забрал все мои сбережения, чтобы ехать на «Серой гончей» в Нью-Йорк. Я правда тебя очень любила, но когда ты укатил поглядеть на своего кумира, я пришла домой, включила радио и сделала маникюр. Твой папа был в ярости, когда я сказала, что ты торгуешь вразнос кистями в Манхэттене. Ты был нужен ему для помощи в деле.

– Ерунда, у него был Джулиус.

– Твой папа был красивый мужчина. Был похож – как мы, девчонки, говорили – на «испанца, который обесчестил меня». А что поделывает Джулиус?

– Строит торговые центры и многоквартирные дома. Портит южнотехасский ландшафт.

– Но вы, Ситрины, всегда любили друг друга, заботились друг о друге, как в первобытном обществе.

– Не совсем так, Наоми. И отец, и Джулиус – они оба стали американцами, избавились от иммигрантской психологии. Только я по-детски упорствовал. Меня всегда переполняли эмоции. Никогда не забуду, как плакала мама, когда я падал с лестницы, и прикладывала нож к шишке на голове. Нож был серебряный, она его из России привезла, и ручка у него – с полицейскую дубинку. Я сильно переживал по любому поводу. Мои шишки, математические задачки у Джулиуса, как папа повышает квартплату, а у бедной мамы болят зубы, – все это было самыми важными событиями на свете. Я и сейчас живу заботами о других… впрочем, нет, не надо строить иллюзий. Я давно растерял заботливость, хотя чувствую потребность о ком-нибудь заботиться. Такая вот картина. Живу сейчас не заботами, а обещаниями заботиться. То есть обещаю женщинам. Для женщин во мне сохранилась неземная любовная аура. Я умел внушить женщине, что люблю и лелею ее. Да, я лелеял женщин, ведь они мечтают о том, чтобы их лелеяли.

– Все это пустое притворство. Сам же говоришь, что растерял привязанности. И никого ты по-настоящему не любил и не лелеял.

– Да, растерял, и все-таки остатки страсти еще живут.

– Скольким девчонкам ты морочил голову, Чарли? А они убивались, бедные дурочки.

– Едва ли я был исключением среди мужчин. Конечно, в погоне за бабами есть что-то извращенное. И что-то американское, правда? То есть полное невежество относительно длительной истории человеческих страданий.

Наоми слушала меня и вздыхала.

– Знаешь, Чарли, я не могу взять в толк, как ты приходишь к тем или иным выводам. Помню, ты объясняешь мне что-нибудь, а я ничего не понимаю… Потом у тебя пошла пьеса на Бродвее, а ты, говорили, влюбился в одну. Что сейчас с ней?

– Ее звали Демми Вонгель. Красавица что надо. Она погибла в Южной Америке вместе с отцом. Он у нее миллионер был, разбогател в Делавэре. Они вылетели из Каракаса на «дугласе» и разбились в джунглях.

– Это ужасно…

– Я поехал в Венесуэлу, пытался найти их останки…

– Я как раз хотела спросить об этом.

– В Каракасе я взял билет на тот же рейс. Самолеты там – старые керосинки. Индейцы возят на них цыплят и коз на продажу. Летим, и вдруг пилот приглашает меня в свою кабину. Ее насквозь продувало ветром из-за потрескавшегося переднего стекла. Внизу горы, страшновато, как бы нам тоже не грохнуться. Потом подумал: Господи, пусть случится то же, что случилось с Демми. Когда глядишь сверху на горы, тебе не до того, как устроен мир.

– Не улавливаю. Что ты хочешь этим сказать?

– Как тебе объяснить… Просто не нравятся природа и ее тайны. Не нравятся гигантские достижения цивилизации, то, что человек проник внутрь ядра и в галактические пространства. Порядок вещей слишком суров к людям. Он перемалывает нас в муку. Когда мы перелетели горы и я увидел, как Тихий океан в припадке бьется о берега, то подумал: «Ну и черт с тобой!» Мне не нравится, как сотворен мир. Иногда думаешь: кто захочет превратиться в вечный дух, снова и снова продолжать существование? Катись оно все!.. Да, но я не закончил о том полете. Раз десять попадали в воздушные ямы. Потом сели на жалкую полоску грязи, насыпанной на кофейную плантацию. Под деревьями орава голых ребятишек с желтыми впалыми животами и пиписьками крючком. Стоят, машут нам…

– Так ты ничего не нашел? В джунглях-то был?

– Был, был в джунглях. Мы даже нашли остатки самолета, но не «дугласа», а «сессны». Потом нам сказали, что на нем летели бурильщики из Японии. Над их костями расстилался плющ и росли цветы. Одному Богу ведомо, какие там пауки и прочие твари копошились в черепах у погибших. Страшно, если бы я нашел череп Демми в таком состоянии.

– Ты, вижу, не в восторге от джунглей?

– Какое там… Только джином и спасался, чистым, неразбавленным. Такой любил мой друг фон Гумбольдт Флейшер.

– Это тот, поэт? А с ним что?

– Тоже умер.

– В смерти ведь что-то есть, правда, Чарли?

– Только постоянный распад и возрождение. Остается лишь гадать, возрождаемся ли мы прежними или другими.

– Думаю, ты закончил свои поиски в миссии?

– Да, и встретил там целую ораву Демми Вонгелей. Все они – двоюродные сестры, все