какие окна, крыльцо… Видишь?

– Вижу, – улыбнулась она. – А что там сейчас?

– Ничего. Был тубдиспансер, а теперь стоит ничей.

Черная глухая дверь в монастырской стене была закрыта, но не заперта. Они зашли внутрь и очутились в безлюдном ухоженном дворе. Кирпичные дорожки окружали ровные газоны с цветами и деревьями. Все постройки были такого же светло-желтого оттенка, что и стена с башней. Напротив входа стояла церковь с колокольней, но войти внутрь им не удалось – эта дверь оказалась запертой.

– Наверное, храм открывается только на время службы, – предположил Лялин.

Они сделали круг, прошли мимо аллейки невысоких яблонь и хозяйственных корпусов. Странно было видеть порядок и чистоту, поддерживаемые, должно быть, немалым трудом, и не встретить ни одного человека.

Когда они вышли за ворота, Лялин аккуратно прикрыл дверь. Напротив монастырской стены тянулась ветхая одноэтажная постройка с покосившейся шиферной крышей и заколоченными окнами.

– Наверное, складские помещения больницы, – предположил он.

– Ты еще к врачу не опаздываешь?

– Нет.

– А чувствуешь себя как? Может, дойдем до реки?

– Давай дойдем. Ты есть еще не хочешь?

– Нет. А ты?

– Немного.

Вдоль набережной тянулся светло-зеленый забор психбольницы имени Ганнушкина. Надя с Лялиным пошли вдоль него, поднимаясь все выше и выше по восходящему берегу. Бежевые корпуса больницы с решетками на окнах казались необитаемыми. Чем дальше они шли, тем уже становилась тропа и выше поднимался холм. Возле забора попадались пустые бутылки, окурки и прочий мусор. Наконец они подошли к месту, где стена делала крутой поворот, изгибаясь так, что тропинка истончалась и почти исчезала.

– Я туда не пойду, – испуганно сказала Надя, глядя вниз, на проезжую часть.

– Да, не стоит. Давай спустимся здесь? – предложил Лялин.

– А мы не скатимся?

– Не скатимся, я буду тебя держать.

– А у тебя прибор не отвалится?

– Не отвалится. Врач же сказал жить как обычно.

– Ну да. Обычно ты гуляешь по старообрядческой общине, а потом прыгаешь со стены психушки на набережную.

– Да ерунда, – сказал Лялин и, взяв ее за руку, начал спускаться по укрепленной насыпи.

Когда они очутились внизу, Надя расхохоталась.

– Жаль, мы были не в пижамах! То-то была бы картина – никого вокруг, и двое спускаются от больничной стены!

– Тут так просто не убежишь.

– Я вот очень боюсь сойти с ума. Мне даже иногда снится кошмар, будто слышу голоса в голове – просыпаюсь в ужасе с четким осознанием, что это – конец. А ты не боишься?

– У меня все проще – я боюсь умереть.

– Да? Надо же, как странно… А знаешь, мне понравилось спускаться с тобой по склону. Давай еще куда-нибудь сходим?

– Главное, чтобы это не был склон любви. Как в монастыре.

– Ты теперь мне всю жизнь будешь напоминать?

– Нет!

Они вернулись в больницу вовремя. Пока Лялину снимали холтер, Надя ждала его в коридоре. Потом он вышел, и они вместе зашли в другой кабинет.

– Девушка ваша… родственница? – уточнила седовласая врач с короткой стрижкой.

– Да, – ответил Лялин.

– Ну что же вы нас так напугали, – сказала она, глядя в бумаги, лежащие на столе. – По вашим жалобам можно было бы предположить что-то страшное. Но анализы совсем неплохие. Есть возрастные изменения, но все в пределах нормы…

Когда они вернулись в палату, на столе стоял поднос с ужином, накрытый прозрачной крышкой.

– А я тоже написала стихотворение, пока мы не виделись, – сказала Надя. – Но мое про… Не знаю, про что, скажи ты.

– Читай.

Моя судьба не связана с твоей,

У нас не будет дома и детей,

Не будет ложек, чашек, одеяла.

Моя судьба течёт вперёд сама,

Она не знает ни забот, ни сна,

Ни счастья без конца и без начала.

Моя судьба родник, ручей, река,

В ней воды моря, свет и облака

И берега, оставленные ею.

Вот, говорят, что тонут в тишине,

И я тону в моём вчерашнем сне,

Где дома нет, кастрюль и полотенец.

Хватает воздух выпавший птенец,

Ещё не веря, что пришел конец,

Бескрылый птичий маленький младенец.

Из сада я несу его в руке,

В ладони бьётся сердце, как в реке —

Моя судьба не связана с твоею.

Надя посмотрела на него.

– Как думаешь, о чем оно?

– О том, что мы никогда не расстанемся, – твердо сказал Лялин.

– Думаешь?

– Да. Хорошее стихотворение.

Надя села в кресло и положила голову на спинку.

– Когда я с тобой не разговаривала, заходила в Литинститут. Думала, раз лето, нет никого, а встретила Эмиля Викторовича.

– Борисова? Он же больше не преподает.

– Да, он постарел. Мы встретились в книжной лавке. Я поздоровалась, а он, наверное, принял меня за кого-то другого. Свою студентку, может быть. Мы долго разговаривали. Он сказал, что мне надо прозреть, не бояться и «занозить око» – то есть зацепиться за мужчину. Представляешь, так и сказал! Не отказываться от крыльев. «Я помню все, что ты не позабыл» – помните такое?», – сказал он.

– Это же Передреев.

– Ну да. А потом Борисов сказал: «Цитата классика, а кому и собутыльника», – и тут он мне подмигнул. В общем, о многом говорили. А отгадай загадку: без крыльев, но летит?

– Любовь, – сразу же ответил Лялин.

– Любовь, – повторила Надя.

Она не стала рассказывать, что эту загадку она придумала во время разговора с Эмилем Викторовичем, но его ответом было время.

Солнце начинало садиться, и Надя думала о том, что ей совсем не хочется уезжать отсюда. Было все равно, где они вместе: в учебной аудитории, маленьком парижском отеле, их спальне в Замоскворечье или здесь, в больнице. Как в Литинституте мир оборачивался другим, лучшим из миров, так и рядом с Повелителем жизнь становилась иной – лучшей, единственной жизнью, заходя в которую, словно в море, Наде хотелось плыть вечно.

54. Есть только мы

В середине лета, в самый разгар мертвого сезона Виноградов неожиданно предложил устроить вечер. Он познакомился с хозяином небольшого бара с названием «Истина» в Хлебном переулке. Они выпили, разговорились и слово за слово договорились о поэтическом вечере. Сегодня Надя с друзьями встречались, чтобы обговорить детали мероприятия. Бар всем сразу понравился: низкие стены из кирпича, спокойный полумрак, в углу – небольшой подиум, который использовался как сцена.

– Никаких идей, никаких правил, мы все приходим и читаем, что хотим, – оживленно рассказывал Руслан.

После женитьбы он совершенно потерял