– Даже вы? – своим изумлением выражая комплимент, сказалигемон.

– Увы, даже я, – спокойно ответил гость, – но что он получитэти деньги сегодня вечером, это я знаю. Его сегодня вызывают во дворец Каифы.

– Ах, жадный старик из Кириафа, – улыбаясь, заметилпрокуратор, – ведь он старик?

– Прокуратор никогда не ошибается, но на сей раз ошибся, –любезно ответил гость, – человек из Кириафа – молодой человек.

– Скажите! Характеристику его вы можете мне дать? Фанатик?

– О нет, прокуратор.

– Так. А еще что-нибудь?

– Очень красив.

– А еще? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть?

– Трудно знать так уж точно всех в этом громадном городе,прокуратор...

– О нет, нет, Афраний! Не преуменьшайте своих заслуг!

– У него есть одна страсть, прокуратор. – Гость сделалкрохотную паузу. – Страсть к деньгам.

– А он чем занимается?

Афраний поднял глаза кверху, подумал и ответил:

– Он работает в меняльной лавке у одного из своихродственников.

– Ах так, так, так, так. – Тут прокуратор умолк, оглянулся,нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо: – Так вот в чем дело – я получилсегодня сведения о том, что его зарежут сегодня ночью.

Здесь гость не только метнул свой взгляд на прокуратора, нодаже немного задержал его, а после этого ответил:

– Вы, прокуратор, слишком лестно отзывались обо мне.По-моему, я не заслуживаю вашего доклада. У меня этих сведений нет.

– Вы достойны наивысшей награды, – ответил прокуратор, – носведения такие имеются.

– Осмелюсь спросить, от кого же эти сведения?

– Позвольте мне пока этого не говорить, тем более что онислучайны, темны и недостоверны. Но я обязан предвидеть все. Такова моядолжность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оноеще меня не обманывало. Сведения же заключаются в том, что кто-то из тайныхдрузей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы,сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги,полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: «Возвращаюпроклятые деньги!»

Больше своих неожиданных взглядов начальник тайной службы наигемона не бросал и продолжал слушать его, прищурившись, а Пилат продолжал:

– Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничнуюночь получить подобный подарок?

– Не только не приятно, – улыбнувшись, ответил гость, – но яполагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.

– И я сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас занятьсяэтим делом, то есть принять все меры к охране Иуды из Кириафа.

– Приказание игемона будет исполнено, – заговорил Афраний, –но я должен успокоить игемона: замысел злодеев чрезвычайно трудно выполним.Ведь подумать только, – гость, говоря, обернулся и продолжал: – выследитьчеловека, зарезать, да еще узнать, сколько получил, да ухитриться вернутьденьги Каифе, и все это в одну ночь? Сегодня?

– И тем не менее его зарежут сегодня, – упрямо повторилПилат, – у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меняобмануло, – тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.

– Слушаю, – покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился ивдруг спросил сурово: – Так зарежут, игемон?

– Да, – ответил Пилат, – и вся надежда только на вашуизумляющую всех исполнительность.

Гость поправил тяжелый пояс под плащом и сказал:

– Имею честь, желаю здравствовать и радоваться.

– Ах да, – негромко вскричал Пилат, – я ведь совсем забыл!Ведь я вам должен!..

Гость изумился.

– Право, прокуратор, вы мне ничего не должны.

– Ну как же нет! При въезде моем в Ершалаим, помните, толпанищих... я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас.

– О прокуратор, это какая-нибудь безделица!

– И о безделице надлежит помнить.

Тут Пилат обернулся, поднял плащ, лежащий на кресле сзадинего, вынул из-под него кожаный мешок и протянул его гостю. Тот поклонился,принимая его, и спрятал под плащ.

– Я жду, – заговорил Пилат, – доклада о погребении, а такжеи по этому делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня.Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!

– Имею честь, – сказал начальник тайной службы и,повернувшись, пошел с балкона. Слышно было, как он хрустел, проходя по мокромупеску площадки, потом послышался стук его сапог по мрамору меж львов. Потомсрезало его ноги, туловище, и, наконец, пропал и капюшон. Тут только прокураторувидел, что солнца уже нет и пришли сумерки.

Может быть, эти сумерки и были причиною того, что внешностьпрокуратора резко изменилась. Он как будто на глазах постарел, сгорбился и,кроме того, стал тревожен. Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросиввзгляд на пустое кресло, на спинке которого лежал плащ. Приближаласьпраздничная ночь, вечерние тени играли свою игру, и, вероятно, усталомупрокуратору померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив малодушие– пошевелив плащ, прокуратор оставил его и забегал по балкону, то потирая руки,то подбегая к столу и хватаясь за чашу, то останавливаясь и начинаябессмысленно глядеть на мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в ней какие-тописьмена.

За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска.Потирая висок, в котором от адской утренней боли осталось только тупое, немногоноющее воспоминание, прокуратор все силился понять, в чем причина его душевныхмучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, чтосегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочетисправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями.Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе,что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор.Но это очень плохо удавалось прокуратору.