На одном из поворотов он круто остановился и свистнул. Вответ на этот свист в сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил набалкон гигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками.

– Банга, Банга, – слабо крикнул прокуратор.

Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечисвоему хозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Прокураторсел в кресло, Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина, причемрадость в глазах пса означала, что кончилась гроза, единственное в мире, чегобоялся бесстрашный пес, а также то, что он опять тут, рядом с тем человеком,которого любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелителем всех людей,благодаря которому и самого себя пес считал существом привилегированным, высшими особенным. Но, улегшись у ног и даже не глядя на своего хозяина, а глядя ввечереющий сад, пес сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому онпеременил позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову положил наколени прокуратору, вымазав полы плаща мокрым песком. Вероятно, действия Бангидолжны были означать, что он утешает своего хозяина и несчастье готов встретитьвместе с ним. Это он пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и внасторожившихся навостренных ушах. Так оба они, и пес и человек, любящие другдруга, встретили праздничную ночь на балконе.

В это время гость прокуратора находился в больших хлопотах.Покинув верхнюю площадку сада перед балконом, он по лестнице спустился наследующую террасу сада, повернул направо и вышел к казармам, расположенным натерритории дворца. В этих казармах и были расквартированы те две кентурии,которые пришли вместе с прокуратором на праздники в Ершалаим, а также тайнаястража прокуратора, командовал которой этот самый гость. Гость провел вказармах немного времени, не более десяти минут, но по прошествии этих десятиминут со двора казарм выехали три повозки, нагруженные шанцевым инструментом ибочкой с водою. Повозки сопровождали пятнадцать человек в серых плащах,верховые. В сопровождении их повозки выехали с территории дворца через задниеворота, взяли на запад, вышли из ворот в городской стене и пошли по тропинкесперва на вифлеемскую дорогу, а потом по ней на север, дошли до перекрестка уХевронских ворот и тогда двинулись по Яффской дороге, по которой днем проходилапроцессия с осужденными на казнь. В это время было уже темно и на горизонтепоказалась луна.

Вскорости после того как уехали повозки с сопровождающей ихкомандой, отбыл с территории дворца верхом и гость прокуратора, переодевшийся втемный поношенный хитон. Гость направился не за город, а в город. Черезнекоторое время его можно было видеть подъезжающим к крепости Антония,расположенной на севере и в непосредственной близости от великого храма. Вкрепости гость пробыл тоже очень недолго, а затем след его обнаружился в НижнемГороде, в кривых его и путаных улицах. Сюда гость приехал уже верхом на муле.

Хорошо знавший город гость легко разыскал ту улицу, котораяему была нужна. Она носила название Греческой, так как на ней помещалосьнесколько греческих лавок, в том числе одна, в которой торговали коврами.Именно у этой лавки гость остановил своего мула, слез и привязал его к кольцу уворот. Лавка была уже заперта. Гость вошел в калитку, находившуюся рядом совходом в лавку, и попал в квадратный небольшой дворик, покоем обставленныйсараями. Повернув во дворе за угол, гость оказался у каменной террасы жилогодома, увитой плющом, и осмотрелся. И в домике и в сараях было темно, еще незажигали огня. Гость негромко позвал:

– Низа!

На зов этот заскрипела дверь, и в вечернем полумраке натерраске появилась молодая женщина без покрывала. Она склонилась над периламитерраски, тревожно всматриваясь, желая узнать, кто пришел. Узнав пришельца, онаприветливо заулыбалась ему, закивала головой, махнула рукой.

– Ты одна? – негромко по-гречески спросил Афраний.

– Одна, – шепнула женщина на терраске. – Муж утром уехал вКесарию, – тут женщина оглянулась на дверь и шепотом добавила: – Но служанкадома. – Тут она сделала жест, означающий – «входите». Афраний оглянулся ивступил на каменные ступени. После этого и женщина и он скрылись внутри домика.

У этой женщины Афраний пробыл совсем уже недолго – никак неболее минут пяти. После этого он покинул дом и террасу, пониже опустил капюшонна глаза и вышел на улицу. В домах в это время уже зажигали светильники,предпраздничная толчея была все еще очень велика, и Афраний на своем мулепотерялся в потоке прохожих и всадников. Дальнейший путь его никому неизвестен.

Женщина же, которую Афраний назвал Низа, оставшись одна,начала переодеваться, причем очень спешила. Но как ни трудно ей былоразыскивать нужные ей вещи в темной комнате, светильника она не зажигала ислужанку не вызывала. Лишь после того как она была уже готова и на голове у неебыло темное покрывало, в домике послышался ее голос:

– Если меня кто-нибудь спросит, скажи, что я ушла в гости кЭнанте.

Послышалось ворчание старой служанки в темноте:

– К Энанте? Ох уж эта Энанта! Ведь запретил же муж ходить кней! Сводница она, твоя Энанта! Вот скажу мужу...

– Ну, ну, ну, замолчи, – отозвалась Низа и, как тень,выскользнула из домика. Сандалии низы простучали по каменным плитам дворика.Служанка с ворчанием закрыла дверь на террасу. Низа покинула свой дом.

В это самое время из другого переулка в Нижнем Городе,переулка изломанного, уступами сбегавшего к одному из городских прудов, изкалитки неприглядного дома, слепой своей стороной выходящего в переулок, аокнами во двор, вышел молодой, с аккуратно подстриженной бородой человек вбелом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе скисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый красавец,принарядившийся для великого праздника, шел бодро, обгоняя прохожих, спешащихдомой к праздничной трапезе, смотрел, как загоралось одно окно за другим.Молодой человек направлялся по дороге, ведущей мимо базара ко дворцупервосвященника Каифы, расположенному у подножия храмового холма.

Через некоторое время его можно было видеть входящим вворота двора Каифы. А через некоторое время еще – покидающим этот двор.