Ворота никто не охранял, никого в них не было, и черезнесколько минут Иуда уже бежал под таинственной тенью развесистых громадныхмаслин. Дорога вела в гору, Иуда подымался, тяжело дыша, по временам попадая изтьмы в узорчатые лунные ковры, напоминавшие ему те ковры, что он видел в лавкеу ревнивого мужа Низы. Через некоторое время мелькнул на левой руке у Иуды, наполяне, масличный жом с тяжелым каменным колесом и груда каких-то бочек. В садуникого не было. Работы закончились на закате. В саду не было ни души, и теперьнад Иудой гремели и заливались хоры соловьев.

Цель Иуды была близка. Он знал, что направо в темноте сейчасначнет слышать тихий шепот падающей в гроте воды. Так и случилось, он услыхалего. Становилось прохладнее.

Тогда он замедлил шаг и негромко крикнул:

– Низа!

Но вместо Низы, отлепившись от толстого ствола маслины, надорогу выпрыгнула мужская коренастая фигура, и что-то блеснуло у нее в руке итотчас потухло.

Иуда шарахнулся назад и слабо вскрикнул:

– Ах!

Второй человек преградил ему путь.

Первый, что был впереди, спросил Иуду:

– Сколько получил сейчас? Говори, если хочешь сохранитьжизнь!

Надежда вспыхнула в сердце Иуды. Он отчаянно вскричал:

– Тридцать тетрадрахм! Тридцать тетрадрахм! Все, чтополучил, с собою. Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь!

Человек спереди мгновенно выхватил из рук Иуды кошель. И втот же миг за спиной у Иуды взлетел нож, как молния, и ударил влюбленного подлопатку. Иуду швырнуло вперед, и руки со скрюченными пальцами он выбросил ввоздух. Передний человек поймал Иуду на свой нож и по рукоять всадил его всердце Иуды.

– Ни... за... – не своим, высоким и чистым молодым голосом,а голосом низким и укоризненным проговорил Иуда и больше не издал ни одногозвука. Тело его так сильно ударилось об землю, что она загудела.

Тогда третья фигура появилась на дороге. Этот третий был вплаще с капюшоном.

– Не медлите, – приказал третий. Убийцы быстро упаковаликошель вместе с запиской, поданной третьим, в кожу и перекрестили ее веревкой.Второй засунул сверток за пазуху, и затем оба убийцы бросились с дороги встороны, и тьма их съела между маслинами. Третий же присел на корточки возлеубитого и заглянул ему в лицо. В тени оно представилось смотрящему белым, какмел, и каким-то одухотворенно красивым. Через несколько секунд никого из живыхна дороге не было. Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступняпопала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии.

Весь Гефсиманский сад в это время гремел соловьиным пением.Куда направились двое зарезавших Иуду, не знает никто, но путь третьегочеловека в капюшоне известен. Покинув дорожку, он устремился в чащу масличныхдеревьев, пробираясь к югу. Он перелез через ограду сада вдалеке от главныхворот, в южном углу его, там, где вывалились верхние камни кладки. Вскоре онбыл на берегу Кедрона. Тогда он вошел в воду и пробирался некоторое время поводе, пока не увидел вдали силуэты двух лошадей и человека возле них. Лошадитакже стояли в потоке. Вода струилась, омывая их копыта. Коновод сел на одну излошадей, человек в капюшоне вскочил на другую, и медленно они оба пошли впотоке, и слышно было, как хрустели камни под копытами лошадей. Потом всадникивыехали из воды, выбрались на Ершалаимский берег и пошли шагом под стеноюгорода. Тут коновод отделился, ускакал вперед и скрылся из глаз, а человек вкапюшоне остановил лошадь, слез с нее на пустынной дороге, снял свой плащ,вывернул его наизнанку, вынул из-под плаща плоский шлем без оперения, наделего. Теперь на лошадь вскочил человек в военной хламиде и с коротким мечом набедре. Он тронул поводья, и горячая кавалерийская лошадь пошла рысью,потряхивая всадника. Теперь путь был недалек. Всадник подъезжал к южным воротамЕршалаима.

Под аркою ворот танцевало и прыгало беспокойное пламяфакелов. Караульные солдаты из второй кентурии молниеносного легиона сидели накаменных скамьях, играя в кости. Увидев въезжающего военного, солдаты вскочилис мест, военный махнул им рукой и въехал в город.

Город был залит праздничными огнями. Во всех окнах игралопламя светильников, и отовсюду, сливаясь в нестройный хор, звучали славословия.Изредка заглядывая в окна, выходящие на улицу, всадник мог видеть людей запраздничным столом, на котором лежало мясо козленка, стояли чаши с вином межблюд с горькими травами. Насвистывая какую-то тихую песенку, всадник неспешнойрысью пробирался по пустынным улицам Нижнего Города, направляясь к Антониевойбашне, изредка поглядывая на нигде не виданные в мире пятисвечия, пылающие надхрамом, или на луну, которая висела еще выше пятисвечий.

Дворец Ирода Великого не принимал никакого участия вторжестве пасхальной ночи. В подсобных покоях дворца, обращенных на юг, гдеразместились офицеры римской когорты и легат легиона, светились огни, тамчувствовалось какое-то движение и жизнь, передняя же часть, парадная, где былединственный и невольный жилец дворца – прокуратор, – вся она, со своимиколоннадами и золотыми статуями, как будто ослепла под ярчайшей луной. Тут,внутри дворца, господствовали мрак и тишина. И внутрь прокуратор, как и говорилАфранию, уйти не пожелал. Он велел постель приготовить на балконе, там же, гдеобедал, а утром вел допрос. Прокуратор лег на приготовленное ложе, но сон непожелал прийти к нему. Оголенная луна висела высоко в чистом небе, и прокураторне сводил с нее глаз в течение нескольких часов.

Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном.Судорожно зевнув, прокуратор расстегнул и сбросил плащ, снял опоясывающийрубаху ремень с широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло у ложа,снял сандалии и вытянулся. Банга тотчас поднялся к нему на постель и лег рядом,голова к голове, и прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконецглаза. Только тогда заснул и пес.