Я нахмурился. Вопрос юного вавилонянина застал врасплох, а голова отказывалась соображать.

«Нужно это обдумать».

— Позже поговорим, — уклончиво ответил я.

— Но почему не сейчас?! — горячо возмутился юнец.

Я хмыкнул:

— Ты сам советовал мне отдохнуть. Ну, так вот — твой господин хочет внемлить сему совету и немного вздремнуть. Толкни меня через некоторое время.

Я услышал, как он вскочил и вышел из палатки, в гневе одернув полог.

«Настырный юнец. Однако надо уделить внимание его просьбе. Не стоит, вот так, сразу настраивать против себя».

С этими мыслями я погрузился в сон.

[1] Отрывок из поэмы о Гильгамеше, приводится в переводе И.М. Дьяконова.

2

На этот раз мне удалось поспать без сновидений. Поэтому, когда Тарару пришел прервать блаженный покой, я ощутил легкое разочарование. Однако желание встретиться с Бастет мгновенно его заглушило.

— Я обговорю с ней твою просьбу, — бросил ему я, — провожать меня не стоит.

Он ничего не ответил, только продолжил теребить свою накидку да косо зыркать гневным взглядом. Ну, прямо обиженный ребенок, которого поставили в угол за то, что разбил горшок с кашей.

Ночь полностью покрыла стоянку караванов плотным одеялом. Вдохнув полной грудью прохладного воздуха, я направился к шатру Хазина. Некое чувство подсказывало, что Бастет там. Распростертое тело Азамата виднелось возле колодца. Песок вокруг пропитался кровью и во мраке походил на грязь. Я снова вспомнил свое жуткое видение. Маленькие мурашки пробежали по спине, когда перед мысленным взором предстал силуэт налетчика с торчащим клинком из груди. Поэтому постарался выкинуть его из головы и больше не вспоминать.

Верблюды мирно посапывали, сгрудившись в кучу. Издалека они напоминали застывшие волны бурной реки во время сильной грозы. Двое разбойников сторожили их сон. Разумеется, не только их, но и содержимое тюков. Завидев меня, они слегка склонили головы в приветствии. Я кивнул в ответ и двинулся дальше. Возле шатра Хазина дежурил один из налетчиков. Ну, как дежурил — он расселся на песке около входа, скрестив ноги, и поглядывал на звезды.

Завидев меня, разбойник улыбнулся и почтительно произнес:

— Доброй вам ночки, господин.

«Нет, шакалы Ламашту меня раздери, это определенно приятно!».

— И тебе того же, — ответил я. — Как она?

— С госпожой все будет хорошо, но сейчас она очень слаба. Мы остановили кровь и перевязали раны.

— Я хочу поговорить с ней.

На мгновение разбойник задумался, но затем кивнул:

— Ну, вас-то я могу пропустить, но только не будите, если спит.

— Не буду, — пообещал я, — я же не варвар с гор.

— Спасибо вам, господин.

Все еще не привыкнув к такому вежливому обращению (последнее время меня какими только грязными словами не называли), я улыбнулся и, отдернув полог шатра, вошел внутрь.

Бастет распростерлась на том ложе, где еще недавно покоился Хазин. По крайней мере, хотя бы его труп они удосужились убрать. Шатер освещался четырьмя треножниками, стоявшими по углам. Стол пустовал — с него убрали всю утварь и грязную посуду. Только меч одиноко лежал на его поверхности. Нубийка не спала, угрюмо уставившись в потолок. Ее бледное лицо горизонтально пополам разделяла плотная повязка, перебинтовывавшая сломанный нос. Вся кисть правой руки, которую она положила на спинку ложа, также была плотно забинтована. Я осторожно подошел к столу, и только тогда она перевела взгляд на меня.

— Скверно выглядишь, — с вялой улыбкой произнес я.

— На себя посмотри, пугало огородное, — беззлобно огрызнулась она.

— Было не слишком больно? — спросил я, аккуратно присаживаясь с краю ложа.

— А сам как думаешь? Этот ублюдок отрубил мне два пальца!

Я скривился:

— Да, пожалуй, это не самый умный вопрос.

— Ублюдок! — повторила она и ударила кулаком здоровой руки по столу так сильно, что меч, звякнув, подпрыгнул. С ее губ сорвался стон, а лицо побледнело еще сильнее.

— Тебе не стоит перенапрягаться, — учтиво заметил я.

— Без тебя разберусь, — буркнула она.

Бастет плотно сжала губы и слегка прикрыла глаза. Видимо, от накатившего приступа слабости.

Желая поскорее покончить со всеми неясностями, я решил не затягивать неловкое молчание:

— Послушай. Тот случай с караванщиком, когда я… Ну… когда я продал… — даже не знал, что слова могут даваться с таким трудом.

Ее веки резко поднялись.

— Что ты продал? — спросила она, и я заметил в ее глазах игривый огонек с примесью злорадства.

— Издеваешься?

— И не думала даже, — к издевке в голосе прибавились нотки наивности, — мне вправду интересно послушать, что же ты такое ему продал?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить, — раздраженно ответил я.

— Откуда? Я не бог, чтобы читать мысли, — она откровенно получала удовольствие от происходящего.

— В тот вечер, когда я ужинал с караванщиком… — проклятье, я опять запнулся.

Бастет уже не скрывала своего торжествующего злорадства:

— Ну, давай, тебя прорвет, наконец?

И меня прорвало, правда, не совсем так, как она рассчитывала:

— Перестань играть со мной! Я пытаюсь извиниться!

— Не смей повышать на меня голос, — спокойно сказала она, — иначе я тебе язык подрежу. Разве таким тоном просят у бедной женщины прощения?

Я смотрел на нее, обуреваемый противоречивыми чувствами — влепить ей пощечину, пусть и ценою собственного языка, или же страстно поцеловать?

— Если тебе так сложно связать два слова, — продолжила Бастет, — так и быть, помогу. Я задам всего лишь один вопрос, и от ответа зависит твоя судьба.

Я вздохнул:

— Жизнь или смерть?