Нет, все-таки надо по порядку…

Начать с того, что милая привычка проводников поездов всехпостсоветских стран — посередь ночи открывать своим ключом купе — разбиваетсяоб инструктаж департамента Бдительности: всегда поднимать боковойпредохранительный язычок на двери. Много раз я наблюдала, как, рванув награнице дверь купе и натолкнувшись на сопротивление штырька, они почему-тосатанеют от неожиданности и кричат:

— Документы приготовить!!!

Словом, ночью, часа в два, — я в поездах сплю какмладенец, — шебуршит ключ в двери, она приоткрывается на щелку, ивзбешенная проводница взвывает, как полуночная ведьма: «Документыприготовить!!!» Я вскакиваю, открываю — ко мне вламываются трое белорусскихпограничников…

У меня нет сомнений, что их специально наводят проводники нате купе, в которых едут иностранцы, да еще в одиночку. Так что я подобралась.

К счастью, я искренне полагала, что виза мне не нужна,поэтому была подтянута, азартна и зла, как черт. Если б знала, что виза-такинужна, а наши бездельники из административного отдела просто — как говоритЯша, — сей факт прохлюпали хлебалом, я бы, наверное, померла от страха.

Так вот, они вламываются, и минуты три листают так и сяк мойсправа-налево паспорт…

— У вас же визы нет!

— Да и хрен с ней, ребята! — говорю приветливо я,безумная матрона. — Еду я в Калининград. Святую землю Беларуси не оскверню.

Все трое стекленеют от такого поворота беседы. Вялые, слицами, будто слепленными из отварного картофеля, они, похоже, и сами неуверены — нужна или не нужна мне транзитная виза. Долго ищут какой-то пункт впотрепанных инструкциях. Наконец, один связывается по рации с начальникомсмены, тот является и, — как в дурном сне, — начинается перепалка, вкоторую я вкладываю весь опыт дворовых разборок своего ташкентского отрочества:

— Вы должны ехать в Минск!

— …в гробу я видала ваш Минск!

— Но вы только там сможете получить белорусскую визу…

— …в гробу я видала вашу белорусскую визу!

Проверено многажды: в такие моменты я напрочь забываю,сколько там у меня книг, переведенных на сколько там иностранных языков, и вскольких энциклопедиях есть обо мне статьи… я просто ныряю в происходящее сголовой самозабвенно, проникаясь событием во всех его ипостасях — фактическом,языковом, смысловом, осязательном. И возможно, потому, что в любом поворотежизни хочу видеть корень здравого смысла, я с ослиным упрямством добываю этотсамый корень из предлагаемой ситуации, — даже если для этого надообматерить всех присутствующих. Кстати, мат в такие вот минуты очень помогает —он играет роль оплеухи, которой приводят в чувство потерявшую сознание дамочку…

— Две минуты на сборы, мы снимаем вас с поезда!

А между прочим, январь, ночь, 18 градусов мороза.

Замедленные кадры: я надеваю шубку, подхватываю тяжеленнуюсумку, собранную и до отказа утрамбованную фенечками добросовестным Костяном, ипрыгаю с подножки поезда на заледеневшую насыпь… Удар бешеного ветра и ледянойогонь, хлынувший в легкие так, словно проникает туда не через носоглотку, апрямо в отверзтую грудь, приготовленную для водвинутого слова какого-нибудьнового пророка. И мгновенные слезы выступают на глазах.

Сопровождаемая конвоем пограничников, на каблуках, я ковыляювдоль полотна в сторону приземистой, как показалось мне, сторожки… Вокруг насотни километров — заснеженный лес, ни намека на человеческое жилье — словом,вариант «Доктора Живаго»… Американская экранизация…

…Дальше действие разворачивается в каптерке глухойпограничной станции Гудайгай.

Декорации таковы: три скамейки, на которых спят два бомжа,зарешеченое окошко кассы «кошт за праезд», под которым на кафельном полурастеклась гигантская лужа, так что каждый, кто желал бы уплатить этот самыйкошт, должен в этой луже постоять. Правда, билет мне взять невозможно никудаиз-за отсутствия белорусских рублей. Обменять деньги на «зайчики» тоженевозможно из-за отсутствия обменного пункта. Позвонить домой невозможно из-заотсутствия телефона, а мобильная связь не действует в этих глухих пограничныхнизинах. Все остальное, само собой, совершенно невозможно из-за отсутствиятуалета. («Да тут недалёко, с полкилометра вдоль полотна…»)

— Яжайтя в Минск, в свое Посольство, — говорит мнеодин из этих парней, наиболее сочувствующий по виду. — Выправляйтя визу идуйтя, куда желаетя. Хоть в Калининград.

Вместо того чтоб подобострастно умолять их помочь… хотьчем-нибудь, я продолжаю ругаться с ними самым нещадным образом, пытаясьсовладать с идиотской логикой всей этой системы и понять: если, не имеятранзитной визы, я не могу сидеть в поезде, то как без этой визы я могу ехать вМинск? И зачем?!

Они топчутся, прячут глаза и, кажется, не знают, — что делатьс этим моим напором, каким-то неиностранным бесстрашием и грамотноупотребляемым матом.

(Позже я поняла, что это-то меня и спасло… Они не решалисьотнять мою сумку, обыскать меня, вывести в лес… Я же в те несколько часов —защитная реакция организма, — опасности совершенно не чувствовала,пребывая в бешенстве и досаде).

В Калининград, куда я не приехала, я уже ехать не желала. Яжелала вернуться в Москву. В свою, хоть и съемную, но теплую квартиру. Лечь вгорячую ванну, закрыть глаза… Тем более что представляла, как, не встретив меняутром, озадаченные калининградские коллеги звонят ко мне домой, и — дальшенетрудно вообразить ход мыслей моего несчастного мужа…

Итак, глухая ночь на глухой станции Гудайгай в глухойстране, где пропасть человеку ничего не стоит. Пропасть буквально — исчезнуть,сдав желающим кошелек; умиротвориться до весны в каком-нибудь сугробе. Кстати,дверь в Беловежскую пущу, или как там этот лес именовался, не заперта. Время отвремени из соседней двери с табличкой «таможня» в комнату входят пограничники,окидывают помещение скучающим взглядом и опять скрываются. Похоже, они невозражают, чтобы я покинула их гостеприимный кров, дабы не возиться со мною. Датолько — куда пойдешь? Далеко ли? В десять утра здесь останавливается московскийпоезд, на который я не могу купить билет, — обменный пункт сегоднявыходной…

На длинной деревянной лавке вдоль стены, головами друг кдругу храпят два бомжа. У противоположной стены на другой лавке дремлет,откинув голову, какой-то, вполне приличного вида, молодой человек… Время отвремени, когда возобновляются мои громкие разборки с пограничниками, оноткрывает глаза и выслушивает все с интересом, после чего опять погружается вдрему… Это он мне объяснил в одно из своих пробуждений, что мобильник здесь неработает.

«Я и сам по глупости назначил здесь встречу с братом, —говорит он, зевая, — а его все нет и нет, видно, где-то на границезастрял…»

Лужа на кафельном полу пополняется из протекающей батареи. Вкакой-то момент дверь снова открывается, и в каптерку с мороза входит… негр. Вватных штанах, в ушанке — одно затрепанное ухо книзу, другое задорно торчитшнурком вверх… За ним весело трусит белая грязная собачонка. Улыбаясьсовершенно черным лицом, негр проходит по луже к батарее, щупает ее и удовлетворенноговорит: