— Ну, тепло тяпер?

Опять передо мною появляется вялый пограничник. И вместотого, чтобы угомониться и смиренно сидеть, прижимая к груди сумку со стапятьюдесятью тысячами казенных денег, да с моими, да со Славинымиталлерами, — вместо того, чтобы заискивающе улыбаться и умолять о помощиили часов десять просто ждать здесь без еды и туалета московского поезда, якричу ему, что они гады, мерзавцы, фашисты и ответят за это беззаконие передПосольством моей страны…

Тут один из бомжей, спящих на скамье лицом к стене,повернулся на другой бок, и я буквально онемела, опознав в нем Овадью…Улыбаясь, он спал, привычно подложив ладонь под щеку…

Я подошла и тронула его за плечо. Он открыл один глаз, узналменя, обрадовался, открыл другой… сел на скамье… Стал тереть ладонями своесмуглое морщинистое лицо индуса…

— Что ты тут делаешь? — спрашиваю я.

Он улыбается:

— Поезда жду…

— Какого? На Москву?

— Зачем — на Москву?.. В Москве скучно… Город… — что ятам не видел? Тель-Авив тоже город…

— А куда же ты едешь? — ужасаюсь я, заподозрив,что Овадья, наш восточный человек Овадья, просто сошел с ума.

— …дорога приведет… Вот, в девять тридцать есть скорыйна Тбилиси… Или в десять — на Новороссийск… Такие просторы, слушай, такие поля…леса…

Я смотрела на его грязную куртку производства швейнойфабрики города Ришон ле-Циона, на затоптанную шапку, закатившуюся под скамью…Боже мой, подумала, надо как-то дать знать нашим ребятам — Шае, Эдмону…

— А где ты еще не был? — с внезапным интересомспросила я.

Он задумался… стал раскачиваться… забормотал:

— Где еще не был?.. Где не был? Саратов — был… Самара…Харьков… Киев… Тамбов… Липецк… Душанбе… Алма-Ата… Сухуми… Сочи…

Молодой человек, тот, что объяснял мне — почему не работаетздесь мобильная связь, поднялся с лавки, прошелся по комнате, разминая затекшиеноги, подошел и сказал:

— Послушайте… Если мой брат все-таки прорвется черезграницу, мы могли бы подбросить вас до вокзала в Минске, а там московскиепоезда часто ходят… Попробуйте там купить билет, если, конечно, вас менты неостановят…

— Спасибо! — Я ужасно обрадовалась, взглянула начасы: шел четвертый час ночи… — А когда ваш брат может появиться?

— Да кто ж это угадает!.. Видите, какие здесьпорядочки… Я его здесь уже четыре часа жду… Будем надеяться…

— …в Минске был, в Мичуринске был… — продолжаетбормотать Овадья, монотонно раскачиваясь… — В Смоленске… Угличе… Костроме…Орле…

Несколько раз еще появляется сочувствующий пограничник,предлагая «попробовать поменять доллары». Но я чую, что не стоит доставатькошелек, дабы хищник не почуял запаха крови. Он потоптался и ушел…

— А тебе не холодно? — жалостно спросила я Овадью…

— Что ты! — Он оживляется. — Я уже привык…Мне нравится… Я даже и не знаю — как вернусь назад, в жару… — взял меня за руку,говорит таинственным шепотом, приблизив свое узбекское лицо:

— Не хочу возвращаться… Сергей говорит, — можноостаться…

— Какой Сергей?

— А Сергей, священник…

Я отшатнулась…

— Ну, помнишь, который на иврите говорит?.. он хороший,добрый… Возил меня в такое место… Монастырь… Знаешь, где? Называется —«Оптимальны пусто»…

— Оптина Пустынь, — поправила я…

— Вот, вот!.. А Анат пусть уезжает… Пусть она уезжаетнаконец. Совсем…

Надо сообщить ребятам, подумала я, а то пропадет парень,сгинет где-нибудь на такой вот станции… Или в монастырь уйдет — вот скандалу-тов Иерусалиме не оберемся… Хотя… — что я могу сказать Шае? Где встретила этогочудака? Как сама здесь оказалась? Да меня замучают разбирательствами,докладными записками, объяснительными бумагами…

Проходит еще полчаса… Ночь стоит кромешная… Овадья дремлетна скамейке, как младенец. Я беспрестанно меряю шагами эту комнатенку и каждыйраз в приоткрытую дверь вижу два огромных сугроба, как два могильных кургана,наваленных неподалеку от хибарки…

— Слушай, — Овадья просыпается окончательно,садится на скамье, и, будто почуяв недавний ход моих мыслей, говорит: — Только,знаешь… не рассказывай нашим придуркам, ну, — Шае, Эдмону, что видела меняздесь… ладно?

Я задумчиво разглядываю его потертую куртку, ушанку, закатившуюсяпод скамью… говорю:

— Ладно… Но и ты… И ты тоже не рассказывай… что виделменя…

…И тут по окнам из лесу ударяет свет фар, молодой человекраспахивает дверь наружу, всматривается в темень, машет кому-то рукой и,вернувшись в комнату, подхватывает мою тяжеленную сумку:

— Бежим!!!

…Я выскакиваю за ним в снег, в мороз, в свет автомобильныхфар. Он бросает на заднее сиденье мою сумку, впихивает меня следом, садитсявперед рядом с братом, который, не шевельнув бритой головой, рвет машину сместа так, что затылком я врезаюсь во что-то твердое сзади… и мы летим… мылетим… На такой скорости по обледенелой дороге я еще не ездила никогда.Впрочем, я и мустанга ни разу не объезжала…

Смотрю вперед и вижу перед собой два напряженных затылка.

Спустя минут пятнадцать мой спаситель и попутчикоборачивается и спрашивает:

— А на каком языке вы говорили с этим бродягой? Наазербаджянском?

— Нет, — охотно отзываюсь я. — Это — иврит…

— А! Я слышу — на наш похож, но все-таки непонятно…

— А на ваш, — спрашиваю я благодарно, ибо готованемедленно полюбить навсегда его язык, вместе со всем его народом, — этона какой?

— На чеченский, — отвечает он, многозначительноулыбаясь. — Мы ведь еще не познакомились. Меня зовут Азамат, а вот его —Рустам.

Даже в этом собачьем холоде мне удается похолодеть отпрозвучавших имен.

— Очень приятно, — и называю свое вполне чеченскоеимя полумертвыми губами.

Итак, с двумя чеченцами и неизвестно каким их грузом вбагажнике машины я — человек без белорусской визы, с израильским паспортом икрупной суммой денег за пазухой — направляюсь зачем-то в Минск, безусловно,представляя собой интереснейший объект для белорусского ГИБДД, или ГАИ, или кактам это еще у них называется…

Посты этого самого абреки проезжали меланхолично, сбрасываяскорость, по-видимому, чтобы не привлекать внимания. Я закрывала глаза. ДоМинска, обронил Азамат, оставалось километров сто.

Дорога темна, ухабиста, обледенела и опасна… Между собойюноши скупо переговариваются на своем, похожем на наш, но все-таки ином, языке…

Постепенно лес сменяется равниной. Машина взмывает, визжитна поворотах, идет юзом и раза три уже вертится волчком. Причем ремня на заднемсиденье нет и в помине, поэтому дважды я с размаху бьюсь виском и раза трикрепко врезаюсь куда-то лбом или затылком… И если перевернуться здесь, на этойдороге, то хрен меня найдет наш департамент Бдительности, сколько ни будетбдеть из своего детского садика… Большая страховка, повторяю я себе тупо,большая страховка…