У камеры Кэйхолла сержант остановился.

– Прогулка, Сэм.

Попыхивая сигаретой, тот сидел на койке ипечатал.

– А который час? – С коленей машинкапереместилась на подушку.

– Одиннадцать.

Сэм приблизился к решетке, сунул впрямоугольную прорезь сведенные за спиной руки. На его кистях Пакер защелкнулнаручники.

– Один пойдешь или в компании? Кэйхоллповернулся к нему лицом.

– Хеншоу тоже хотел прогуляться.

– Так и быть.

Сержант кивнул в сторону глухой стены, которойзаканчивался коридор. Решетчатая дверь распахнулась, Сэм неторопливо вышел,встал у стены, чтобы в следующее мгновение двинуться следом за Пакером.Сидельцы провожали Кэйхолла полными сочувственного интереса взглядами.

Пройдя через все здание, Пакер повернул ключ взамочной скважине некрашеной металлической двери. В коридор упали лучи яркогосолнца. Момент этот Сэм всегда ненавидел. Он ступил на траву и крепко смежилвеки, дожидаясь, пока чернокожий гигант снимет с него наручники, а затеммедленно раскрыл глаза. Беспощадный свет отозвался в них острой болью.

Пакер исчез. Минуты две Сэм стоял неподвижно,перед глазами его бешено вращались разноцветные круги, сердце прыгало.Беспокоил Кэйхолла не удушливый зной, давно ставший привычным, а нестерпимоезолотое сияние, от которого мутилось в голове. Спрятать глаза за темнымиочками, подобно Пакеру, он не мог: осколок пластмассовой линзы уже послужилкому-то вполне действенным оружием. Несколько лет назад один из заключенных пыталсяс его помощью вскрыть себе вены.

Неуверенно шагая по коротко стриженной траве,Сэм приблизился к ограде из толстой металлической сетки. За ней до горизонтапростирались хлопковые поля. Прогулочный дворик представлял собой площадку сдвумя деревянными скамейками и вкопанным в землю столбом баскетбольного щита.Дворик Сэм вымерял шагами не одну тысячу раз, в длину он составлял пятьдесятодин фут, в ширину – тридцать шесть. По верху десятифутовой ограды тянулисьдвенадцать рядов колючей проволоки. Справа от входа на площадку к вышке охраныуходила полоса жесткой травы.

Сэм двинулся вдоль сетки. Дошел до угла,четко, почти по-армейски, повернул, подсчитывая шаги. Пятьдесят один натридцать шесть. Камера была шесть на девять, библиотека – восемнадцать напятнадцать, половина комнаты для посетителей, где он общался с адвокатами, –шесть на тридцать. Размеры газовки, по слухам, равнялись пятнадцати футам надвенадцать, само же кубическое пространство, куда помещали обреченного, имелосторону всего в четыре фута.

В течение первого года Кэйхолл заставлял себязаниматься на прогулке спортивной ходьбой – она укрепляет сердце. Прыгал подщитом, стараясь забросить в корзину мяч, однако через пару недель оставилвсякие попытки: баскетболист из него никакой. В конечном итоге на физическихупражнениях был поставлен крест. Теперь прогулка приносила лишь тихую радостьпребывания вне опостылевших стен. Сложилась даже привычка: стоя у ограды иглядя в зеленые поля, мечтать о недостижимом. О свободе. О скорости, которуюощущаешь, сидя за рулем машины, о рыбалке, хорошей еде. О женщинах. Временамиперед глазами возникала небольшая ферма, зажатая с обеих сторон густым лесом.Черт побери, почему он не уехал в Бразилию? В Аргентину?

Потом мечты ушли, как ушло и ожидание чуда.Последний год Сэм просто ходил по площадке, курил сигарету за сигаретой,изредка играл с Хэнком в шашки.

Дверь в здании блока распахнулась, и во дворикступил Хеншоу. Пока Пакер снимал с него наручники, Хэнк, щурясь, дико вращалголовой. Получив свободу, он сделал несколько энергичных приседаний, с хрустомпотянулся. Пакер подошел к одной из скамеек, поставил на нее картонную коробку.

Когда сержант скрылся за дверью, оба оседлалискамейку. Сэм извлек из коробки потертую, лоснившуюся от бесчисленных схваток,из картона же доску, Хеншоу пересчитал шашки.

– Я играю белыми, – предупредил Сэм.

– Белыми ты играл в прошлый раз.

– В прошлый раз были черные.

– Черными тогда играл я. Хватит, меняемся.

– Послушай, Хэнк, мне осталось всегошестнадцать дней, и если я хочу играть белыми, значит, так оно и будет.

Хеншоу пожал плечами. Они принялисьрасставлять шашки.

– Твой ход.

– Сам знаю.

Сэм двинул пластмассовый кружок вперед, ипартия началась. Через пять минут подставленные солнцу спины в красных курткахстали мокрыми от пота. Босые ноги обоих мужчин были обуты в резиновые тапочки.

После проведенных на Скамье семи летсорокалетний Хэнк Хеншоу уже твердо рассчитывал так и не переступить порог газовойкамеры. Две допущенные судом серьезнейшие ошибки давали ему хороший шанспокинуть территорию Парчмана не в черном персональном мешке.

– Телевидение несет дурные вести, – заметилон, пока Сэм размышлял над очередным ходом.

– Перспектива и вправду вырисовываетсямрачная, а?

– Пожалуй. Что говорит твой адвокат? Оба неподнимали головы от доски.

– Он считает, мы еще поборемся.

– Как это понимать? – Хеншоу двинул шашку.

– Как? Меня будут душить, а я начну брыкаться.

– Он хоть понимает, что несет?

– О да. Ум у парня острый. Ничего неподелаешь, моя кровь.

– Но он же совсем мальчишка.

– Зато сообразительный. Получил отличноеобразование. Был вторым на своем курсе, в Мичигане издавал юридический журнал.

– И что это значит?

– А то, что у него великолепные мозги. Оннайдет какой-нибудь выход.

– Ты серьезно, Сэм? Думаешь, ему удастся?

Одним ходом Сэм съел сразу две шашкипротивника. Хеншоу выругался.

– Сострадание мешает, Хэнк? Когда ты победил впоследний раз?

– Две недели назад.

– Трепло! За минувшие три года такого еще небыло. Хеншоу сделал новый ход, и Сэм торжествующе убрал с доски еще одну чернуюшашку. Через несколько минут партия завершилась. Игроки тут же приступили ковторой.

* * *