как в трубе. Послышались торопливые шаги, и все стихло. Уж не собираются ли они испытывать на мне какие-нибудь лучи, вроде рентгеновских, подумал Горчаков, вспомнив прочитанный недавно фантастический роман «Луч смерти». Почему в таком случае оставили открытым почти все туловище? Сердце билось учащенно, стучало в висках, перехватывало дыхание. Горчаков ощутил резкий запах пота, впервые с момента задержания ему стало по настоящему страшно.

Грохнул взрыв, и десятки острых игл впились в обнаженное тело, другие осколки так забарабанили по «панцирю», что Горчаков едва не оглох. Затем «доспехи» сняли, засуетились вокруг «голубые комбинезоны», длиннолицый, тонкогубый японец в белом халате распоряжался:

— Спина. Чуть выше правой лопатки, видите? На пояснице. На боку. Живот как будто в порядке, не кровит, хотя ранения множественные. Стопы и голени опасений не вызывают, нарушение кожных покровов незначительное, а вот бедро! Нет, левое, средняя треть. Очевидно, поврежден сосуд. Немедленно жгут! Быстрее! Кровопотеря недопустима…

«Комбинезоны» быстро и четко выполняли приказания — наложили жгут, остановили кровотечение. Тело Горчакова запестрело нашлепками пластыря.

— Кажется, все. Да, теперь все, — ученый удовлетворенно вздохнул. — Финиш. Вам больно, господин? Если терпеть трудно, сделаем укол.

Это кошмарный сон, думал Горчаков. Здесь экспериментируют на живых людях! Кучка обезумевших вивисекторов арендовала участок земли и ставит здесь опыты частным путем. Кухня дьявола! Но почему, чтобы проникнуть сюда, пришлось прорываться сквозь полицейские, жандармские и армейские заслоны? Выходит, это легальная организация?

— Как вы себя чувствуете? Если болит — не скрывайте, впрыснем морфий.

— Болит. Но колоть не нужно. Лучше пристрелите, и конец делу.

— У вас расшатаны нервы, господин.

— Странно, — криво усмехнулся Горчаков. — С чего бы это?

Покачав головой, японец подозвал помощника. Проследив за инъекцией, проговорил с укоризной:

— Не падайте духом, господин. Мы будем старательно вас выхаживать, внимательно следить за состоянием вашего организма, активно поддерживать сердечную деятельность, регулярно и хорошо вас кормить. Кстати, наступило время ленча. Как насчет завтрака? Нет аппетита? Вы нас огорчаете. Тогда хотя бы гранатовый сок.

— Катитесь со своим соком к…! Ответьте, наконец, зачем меня мучают? На каком основании? Где я нахожусь?

— В научно-исследовательской лаборатории. Осуществляется ответственный эксперимент. Что до оснований, я не юрист. Знаю, что этого требует безопасность моей страны.

— По-вашему, этого достаточно, чтобы хватать первого встречного и совершать над ним варварские опыты?

— Варварские?! Наши методы, конечно, далеки от совершенства, и их можно оценивать по-разному, но методика, как известно, определяющего значения не имеет, главное — полученный результат.

— Цель оправдывает средства? Знакомая формулировка!

— Любые изыскания во все времена требовали немалых затрат. Материальных и моральных. И наша наука…

— Наука! Вы убийцы! Куда деваются подопытные?

— Отработанный материал кремируют — куда же его девать?

Горчаков побледнел: яснее не скажешь. Японец спокойно продолжал:

— Вы не правы. Мы не берем «первых встречных», как вы изволили заметить. Нам поставляют субъектов, о которых общество сожалеть не станет — приговоренных к смерти уголовников-рецедивистов, подрывные элементы, опасных иностранцев, оказавшихся в районах дислокации армии Ямато…

— Военнопленных?! Вопиющее нарушение международных законов!

— Законы — условность, выдуманная слюнявыми гуманистами. К тому же мы удовлетворяемся малым, наши потребности ограниченны. Две-три сотни «бревен»…

— Бревен?!

— Так условно именуется исходный материал.

Горчаков задыхался, закачались блеклые стены, все поплыло.

— Вам плохо? Минуточку…

Возле обмякшего Горчакова снова захлопотали «голубые комбинезоны», ему сделали два укола, заставили выпить лекарство. Стало легче.

— Бывает, — успокаивал японец. — Реакция…

— Напрасно стараетесь, — сказал Горчаков. — «Бревном» больше, «бревном» меньше — какая разница?

— Ошибаетесь. На вас потрачена культура, выращенная с большими трудностями. Вы — единственный, на ком апробированы принципиально новые микробы. Сами того не зная, вы представляете для науки большую ценность. Нам не простят, если мы вас не убережем. Терять вас мы не намерены и сделаем все необходимое, чтобы успешно закончить эксперимент.

— А потом — в печку?

Ученый отвернулся. Горчаков почувствовал прилив решимости, как бывало в критические моменты.

— Предупреждаю. Мою смерть вам не простят. Придется ответить за злодеяния…

— Не обольщайтесь, господин. Мы не на улице вас поймали, не вытащили из квартиры, вы приехали сюда сами, потребовали вас пропустить, не зная, что обратной дороги нет. Вас пытались отговорить, разумному совету вы не вняли и оказались в мышеловке. Теперь пожинайте плоды собственного легкомыслия. Кстати, мы не спрашиваем, почему вы с настойчивостью, достойной наилучшего применения, ломились в наш дом. А у вас наверняка были к тому основания. Но мы не контрразведка, нам безразлично, кого вы на самом деле представляете: полковника Катаяма, полковника Иванова или полковника Смита. Это дело не наше, у нас свои проблемы.

— Зато оно наверняка заинтересует штаб Квантунской армии и отдел полковника Кудзуки. Там знают, куда я поехал, — выпалил Горчаков.

На японца ложь впечатления не произвела.

— Все это очень забавно, однако вам не поможет. Мы вне компетенции упомянутых почтенных служб. Что же касается полковника Судзуки…

— Кудзуки!

— Простите. Не имею чести знать этого, безусловно, достойного господина. Но заверяю: если он рискнет пожаловать сюда, назад уже не вернется.

— Мерзавец!

Пепельные щеки японца порозовели.

— Спокойнее, господин. Не теряйте лица. Я не ваш подчиненный, не солдат вашего отряда. Там грубость оправдывалась спецификой обстановки, а здесь…

— Вы знаете об отряде?

— Вы меня не узнаете, господин Горчаков?

— Эти чертовы лампы… Неужели нельзя их убрать или хотя бы уменьшить напряжение? — Горчаков подслеповато щурился, разглядывая ученого. Овальное худое лицо, слегка приплюснутый нос, блестящие, набриолиненные волосы, раскосые глаза. Типичный японец, хотя и высок. — Нет, не узнаю… Возможно, в иной обстановке… Нет.

— Ничего удивительного. Вы таких, как я, вниманием не удостаивали. Старались нас не замечать. Вы восседали высоко, на самой ослепительно сверкающей под солнцем вершине Фудзиямы, а мы, жалкие черви, извивались у подножия горы, и каждого из нас вы могли расплющить под пятой.

— Нельзя ли без аллегорий? Мне что-то неможется…

— Вам нехорошо? — встревожился ученый — Начались боли?

— Немного знобит…

— Реакция. Пожалуйста, ничего не скрывайте, жалуйтесь на малейшее недомогание. — Японец сделал пометки в толстой клеенчатой тетради. — Значит, без аллегорий? Тогда, если угодно, я был в отряде с начала и до конца. В подразделении Господина Хо. Там я звался Мокрица.

Голова пошла кругом, Горчаков вгляделся, облизнул спекшиеся губы.

— Зачем понадобилось вводить вас в эту сомнительную игру?

— Моих коллег и меня волнуют некоторые аспекты применения секретного оружия. Именно для решения этих проблем и расцвела пышным цветом известная вам «Хризантема».

Японец подробно рассказал о планах ведения бактериологической войны. Говорил долго, не забывая периодически проверять пульс и измерять температуру привязанного к столбу человека. Мокрица был доволен, впервые посчастливилось работать с интеллигентом, могущим довольно точно охарактеризовать свое состояние. Оглушенный услышанным,