— С ним вы тоже играли в шахматы?

— Нет.

— Почему? Он плохой игрок?

Князь глухо рассмеялся, потрепал Федора по плечу.

— Сосо тебе не нравится. Тебе никто из них не нравится. Ноты им служишь.

— Я лечу Ленина. Я врач. Так сложилось, что он стал моимпациентом. Когда ему плохо и нужна помощь, я не думаю о том, что он вождь.Просто выполняю свою работу.

— А если станет плохо Сосо и помощь понадобится ему, тожевыполнишь свою работу?

— Да, конечно.

— Молодец. Честно выполнять свою работу — это почти свобода.Во всяком случае, это правильный выбор, добровольный и сознательный. А теперьтебе надо поспать. Ты слабый совсем. Вставать рано, день впереди тяжелый.

Федор не возражал. Ушел в купе. Князь остался курить вкоридоре.

Растянувшись на мягком диване, Федор подумал, что князь врядли даст возможность ему поговорить наедине с доктором Крафтом. Отделаться отнего будет нелегко.

«Куда он лезет? Зачем всюду сует свой нос? Кажется, емузаплатили достаточно, чтобы он выполнял работу без лишних вопросов. И вообще оночень утомительный человек».

Федор почти уснул, когда князь вошел в купе. Сквозь стукколес слышалась тихая возня, скрип дивана, какое-то монотонное невнятноебормотание.

— Омма не пад ме гумм… омма аввалукед швары пад…

«Молится он, что ли?» — подумал Федор. Череда непонятныхзвуков иногда причудливо складывалась в слова.

— Омма не пад лукед… Профессор Свешников воспитал хорошегоученика. Дисипулус ин коннивус.

Федор не был уверен, что прозвучало именно это, он вполнемог ослышаться.

— Омма вочам не пад, омма авалукед пад… Рр псс… рр…псс.

Теперь звучал уже просто храп немолодого, не очень здоровогомужчины.

Вуду-Шамбальск, 2007

— Почему Герман называет вас Зигги, а не Эммануил? — спросилКольт, поражаясь своему спокойствию.

— Мое полное имя — Эммануил Зигфрид фон Хот. Будем, наконец,знакомы. Нам предстоит долгое и, надеюсь, плодотворное сотрудничество. Этолучше, чем вражда, верно? Ну, ну, не хмурьтесь. Забудем все мелкиенедоразумения. Без меня у вас ничего не получится.

— Почему?

— Препарат у меня.

— Тут, в развалинах, есть шанс найти цисты, — неуверенновозразил Петр Борисович.

— Безусловно, — Хот кивнул, — и Софи наверняка найдет. Ноцисты — только первое действие задачки, в которой много неизвестных. Биология,медицина — это, конечно, серьезно, важно. Однако не главное.

— Что же, по вашему, главное?

— Сакральная составляющая. Если хотите, магический элемент.

— Я не верю в магию.

— Верите. Не лгите себе. Когда склянки с цистами оказались увас в руках, вы могли бы нанять большую команду ученых, организовать научнуюлабораторию, целый институт могли бы купить. Команда скорее добьется желаемыхрезультатов, — Хот снисходительно улыбнулся. — Препарат должен быть всестороннеизучен, проверен. Нужны сотни, тысячи опытов, чтобы понять закономерностьвоздействия. Одному человеку, даже специалисту, научному гению, охватить такойогромный масштаб работы трудно. Но вам понадобилась именно Софи. Только онаодна, и никто больше. Ведь так?

— Группа не позволила бы сохранить все в тайне, —пробормотал Кольт, чувствуя, что невольно оправдывается, и от этого ему сталосовсем скверно.

— Ерунда, — Хот махнул рукой. — Вам хватило бы средств,чтобы обеспечить секретность. Вы сделали ставку на Софи потому, что все это ужебыло, в тридцатые, у вас в России, в Москве, в Институте экспериментальноймедицины. Большой штат сотрудников, сотни, тысячи опытов, в том числе и налюдях. Строжайшая секретность. Не хватало главного: профессора Свешникова. Иничего у них не вышло.

— Точно неизвестно. Партию заключенных, которым введен былпрепарат, расстреляли. Это была бюрократическая ошибка, — быстро произнес ПетрБорисович.

— Ошибка не в том, что их расстреляли, — Хот мягкоулыбнулся, — а в том, что тела кремировали. Крылатый змей может бесконечнодолго спать в органических тканях. Но в огне он погибает. Таким образом, онилишились препарата. Но еще раньше они лишились профессора Свешникова, и потому,даже останься у них препарат, ничего не могло получиться.

— Что произошло со Свешниковым? — сипло спросил Кольт.

Тонкие губы Хота растянулись в медленной гадкой улыбке. Онедва заметно дернул головой.

— А вот тут, мой дорогой Петр Борисович, уже и начинаетдействовать сакральная составляющая. Вы чувствуете ее. Вы привыкли к тому, чтоваш добрый друг Федор Федорович старательно избегает этой темы. Сколько раз выего спрашивали, куда делся профессор, жив ли он? И слышали в ответ: отстань, придетвремя, узнаешь.

Хот скорчил рожу и довольно точно спародировал сердитыеинтонации старика Агапкина. Кольту стало холодно в парном воздухе оранжереи.

— Старый пень врет, морочит вам голову, дурачит вас, идиотаиз вас делает, — быстро зашептал Хот, — он за ваши деньги украл у вас дозупрепарата, украл, теперь скачет, как юный заяц, а вам приходится начинать всесначала. Надул он вас, кинул, развел по полной.

Акцент исчез совершенно. Хот удивительным образом оказалсярядом, наверное, незаметно придвинул кресло ближе и шептал в самое ухо. Дыханиеего было холодным. Как будто образовалась дыра в стеклянной стене оранжереи исквозь дыру струя ледяного воздуха била прямо в ухо, в голову.

Кольт чувствовал, как гаснут, исчезают чудесные воспоминанияо вчерашнем вечере, радость, счастье. Он попытался представить лицо Орлик, ноувидел лишь расплывчатое белое пятно, условные дыры глаз. Он подумал о старикеАгапкине, которого все-таки любил, но мысли потекли по скверному руслу,проложенному господином Хотом: «Он врет, врет, он украл».

И почудился сквозь розовый аромат какой-то странный, слабый,тухлый запашок.

Кольт вспомнил, как Соня говорила об этой, едва уловимой,вони, зажмурился, тряхнул головой. Когда он открыл глаза, господин Хот сидел наместе, покачивал ногой, подкидывал и ловил тапочку. В оранжерее было попрежнему очень тепло, влажно, аромат роз мягко переплетался с ароматомцветущего лимонного дерева. Пахло чудесно, никаких посторонних гадких примесей.

— Петр Борисович, кажется, мы с вами нашли общий язык, — Хотпротянул руку через стол и дружески тронул его плечо. — Вы поняли, зачем я вамнужен.