Он удивительно быстро оправился. Еще раз считая пульс,Михаил Владимирович отметил, что сердце вождя работает великолепно. Иногдапосле припадка слабела правая сторона тела, но сейчас рука и нога были впорядке.

«Да, он в порядке, а меня лихорадит, голова раскалывается,колени дрожат», — подумал профессор, но решил не поддаваться и бодро произнес:

— Теодор Кохер, прежде чем стать лауреатом и мировойзнаменитостью, проделал сотни операций по удалению щитовидной железы, то естьискалечил сотни людей. И лишь тогда до него дошло, что железу целиком удалятьне следует. За это благодарное человечество щедро наградило его.

— По вашему, вообще ничего резать не нужно? — спросил Ленинс обычным своим хитрым прищуром.

— Только в самом крайнем случае, когда нет иных способовпомочь. Организм человека — творение гениальное, тончайшее. А медицина, привсех ее великих достижениях, груба, темна и чудовищно амбициозна. Сколькожестоких, непоправимых глупостей совершалось, и все с умным видом, ссамонадеянностью тупого невежды.

У Михаила Владимировича заплетался язык, зубы стучали отозноба. Рубашка под джемпером стала влажной от холодного пота. Но вождь незамечал этого. Он наслаждался покоем, приятной расслабленностью послемучительного припадка, ему нравилось болтать о медицине с профессором, тем пачев последнее время он поглощал медицинскую литературу на французском и немецкомв немереных количествах.

— Гениальное творение, — с пародийным пафосом повторил он, —ну а что же в таком случае оно, творение, гниет, дряхлеет, тлеет? Ничего невижу гениального в этой гаденькой, слабенькой, подлой твари под названиемчеловек. Скальпель — хорошее средство, безусловно, лучшее не только в медицине,но и в политике.

Беседа набирала обороты, уходила куда-то вкось, у МихаилаВладимировича не осталось сил продолжать ее и, чтобы закончить поскорее, онсказал:

— Владимир Ильич, вам скальпель противопоказан.

— Ну ка, ну ка, батенька, извольте пояснить, что вы под этимразумеете? — Вождь азартно потер ладони, предвкушая интересную политическуюдискуссию.

Но Михаил Владимирович разочаровал его.

— Я разумею всего лишь то, что вашу липому трогать нельзя.Такого рода доброкачественные новообразования в результате хирургическоговмешательства иногда перерождаются в злокачественные.

Вождь поморщился, тронул себя за шею.

— Ерунда. Вот так, слегка кожу натянуть, чик, и все.

— Я резать не стану, — жестко сказал профессор.

— Отдадите меня Тюльпанову на растерзание?

— Никто не должен резать. Тем более Тюльпанов. И невозьмется он, лет пять уже скальпель в руках не держал.

— Ну, так позовут немца какого-нибудь, — вождь глухоусмехнулся, — в апреле пулю все равно придется вытащить, хотя бы одну. Тутвопрос не медицинский. Политический.

— Владимир Ильич, хватит валять дурака, — профессор такрассердился, что даже озноб прошел. — Немец уж, наверное, отличит липому отпули.

— Э, батенька, немцу заплатят столько, что будет вам хотьдесять пуль, хоть артиллерийский снаряд вместо липомы!

— Ну, так пусть заплатят, и не надо ничего резать.

Ленин вдруг изменился в лице, прищуренные глазараспахнулись, рот приоткрылся, щеки покраснели. Профессор подумал, чтопоследует гневная буря, но ошибся. Вождь схватил его за руку и виноватозабормотал:

— Михаил Владимирович, простите, простите великодушно, вы бысразу сказали, прямо, без всяких стеснений. Конечно, это безобразие, свинство!Мне просто в голову не приходило, а вы даже не намекнули никогда. Я сегодня жераспоряжусь, чтобы вам платили гонорары по высшей категории, одно толькобольничное жалованье за ваш труд — это чудовищно мало. За операцию вы получитестолько, сколько скажете. И за каждый визит по самому высокому тарифу. Сиюминуту распоряжусь, — он потянулся к телефонному аппарату.

Профессор остановил его, грустно вздохнул и покачал головой:

— Владимир Ильич, я не стану удалять вашу липому ни за какиеденьги. Жалованья мне хватает, и дело вовсе не в этом. Поймите, наконец насталмомент, когда следует отделить зерна от плевел, лечение реального, сложноговашего недуга от всех этих сомнительных политических игр. Да, я уже догадался,что по каким-то неизвестным мне причинам вас в апреле должны прооперировать.Сейчас еще не поздно, времени довольно, чтобы как-то скорректировать этистранные планы. В конце концов инсценировать хирургическую операцию значительнопроще, чем покушение и ранение.

— Нельзя, батенька, никак нельзя, — спокойно и грустновозразил Ленин. — Время изменилось, тогда был угар, хаос. Нынче у нас на двореуже не восемнадцатый, а двадцать второй год. Пулю придется вытащить, все должнобыть по настоящему. Больничная палата, надрез, шов. Она давит, душит меня, я еепостоянно чувствую, от этого совсем не сплю.

Разговор вернулся к своему началу, продолжать его можно былобесконечно, как сказку про белого бычка. Профессор слишком скверно чувствовалсебя, чтобы идти по второму кругу, и произнес устало:

— Владимир Ильич, отпустите меня.

— Что?! Вы опять? — гневно воскликнул вождь.

— Нет нет, — спохватился профессор, — я не о том, я ужепонял, за границу мне путь заказан. Я имею в виду, отпустите меня сейчас домой,мне нездоровится.

— А, конечно, у вас усталый вид, вам надо отдохнуть,замучились вы со мной. Ну, ступайте, выспитесь хорошенько. Погодите! У вас ведьвнук маленький, вон там, на полке коробка. Возьмите. Игрушечный «Роллс Ройс»,очень тонкая работа. Красин привез из Лондона, я хотел вам отдать для внука, дазапамятовал. Возьмите. У него ведь скоро день рожденья.

День рожденья у Миши был двадцать шестого октября, а сейчасфевраль. Но Михаил Владимирович не стал ничего уточнять, коробку взял,поблагодарил за подарок, вышел на заплетающихся ногах, думая только о том,чтобы скорее добраться до постели, принять пирамидону и заснуть.

В прихожую вышла Крупская проводить его, приняласьрасспрашивать, он коротко ответил, что был небольшой припадок, но удалоськупировать, сейчас все в порядке.

— Вы плохо выглядите, — заметила Крупская.

— Да, Надюша, не одну тебя я извожу своей проклятой хворью искверным характером, — раздался голос Ленина.

Он тоже вышел проводить профессора, стоял, кутаясь в старуюшаль, хитро улыбался и, прежде чем за Михаилом Владимировичем закрылась дверь,успел картаво крикнуть: