на урочища и пашни. По словам Петроса, летом здесь кишмя кишит разная благородная дичь.

Была середина марта. Весна в этом году запоздала — деревья были голы. Только изредка где-нибудь в зарослях мелькнет ветка с набухшими кровавыми почками — и снова лес голый, мертвый. Разве только где-нибудь каркнет ворона, и ее крик прокатится в горах одиноким, гулким эхом.

В лесу, кроме сорок и ворон, не было никакой дичи. Нет, вру. Были еще скворцы, эти первые перелетные птицы, веселые, общительные вестники весны. Но какая дичь — скворец? Если воробей когда-нибудь станет предметом воздыхания охотников, считай, что и скворец будет им. Одна порода. Вот он сидит на голой ветке и степенно чистит клювом перышки. Не птица, а розовый комочек. Если к этому прибавить, что скворцы не знают одиночества, на ветку они садятся не иначе как скопом, а выбрав дерево, осыпают его сверху донизу, то сходство с воробьем будет полное.

Петрос без промаха снимал с веток черных ворон, мясо которых считалось съедобным. Тяжелые, костлявые, они падали плашмя, из уронив ни единой капли крови.

Мы подбирали их, продираясь в самую гущу терновников, куда не могла пролезть даже собака…

— Это разве дичь? — говорил Петрос, небрежно прицепляя убитую птицу к широкому поясу. — Каждой из них не меньше пятисот годков. Они еще наших прадедов видели.

Выбрав удобный момент, я спросил:

— Дедушка, ты не знаешь, где Шаэн?

Нельзя же позволить, чтобы охотник Петрос в самом деле думал о нас как о каких-то побирушках. Старик удивленно посмотрел на меня:

— Шаэн? Первый раз слышу это имя! А кто он? Охотник?

— Не-ет, — разочарованно протянул Аво. — Один знакомый. В нашем Нгере все ждут его.

— Ваш знакомый, должно быть, порядочный человек, если о нем справляются даже такие птенцы, как вы.

Старик помолчал немного, потом добавил:

— Хорошие люди многим нужны. Придет время — ваш знакомый явится.

Огорченные, мы тащимся за стариком. Этот дед, если и знает, ничего не скажет.

Неудачной оказалась охота и на второй, и на третий день.

Старуха допоздна возилась у очага, подкладывала под кастрюлю сухие кизяки и дрова. Вода в котле кипела часами, а пятисотлетнее мясо не сваривалось.

Мы ели отвратительные супы, пахнувшие псиной, сосали необглоданные кости и голодными ложились спать. В доме не было хлеба. Не было никакой живности во дворе. Кормились охотой.

На третий или четвертый день, оголодавшие еще больше, мы покинули дом Петроса. На постели оставили записку: «Не серчайте, старики. Самим вам есть нечего».

И опять, опять путаница дорог между деревьями, железные ворота, мнимые поиски Шаэна, неизменное «подайте».

Но вот что это за белый пламень на лесной поляне? Анемоны. Белые анемоны проклевывались первыми. А подснежники, робко выглядывающие там и здесь? А барашки ивы, которые уже пожелтели и чуть пылят? Или взять пшатовое дерево. Видите, его будто посыпали серебром. Оно не было таким ни позавчера, ни даже вчера. Все это совершилось сегодня, вот сейчас, на наших глазах.

В воздухе раздается слабое гуденье. И я догадываюсь: это перволетные пчелы вышли за ранним взятком. Но что это? За живыми изгородями ясно обозначались зеленые квадраты огородов. Как ни старались хозяева упрятать свои посевы от постороннего глаза, им это не удавалось. Я видел грядки редиски, укропа, салата, лука, картофеля. Как ни крохотны были их ростки, но уже нельзя спутать стрелы луковых перьев со свежей ботвой картофеля или заросли укропа с кустом салата. Мне даже кажется, что я слышу, как пробиваются они сквозь землю, слышу песню их весенних соков, и во рту от этих соков так хорошо.

Голод вконец извел нас.

— Подкрадемся ночью. Что будет, то будет, — решили мы.

Но приходила ночь, и мы откладывали налет на завтра. Было страшно забираться в чужой огород. А голод нашептывал нам другое, и куда бы ни направлялись, непременно оказывались около какой-нибудь изгороди.

— Покарауль здесь, — если что, свистни, — сказал однажды Аво и, отыскав лаз в заборе, мгновенно исчез.

Притаившись за кустом, я испуганно оглядывался по сторонам, всматриваясь в темноту ночи. Вдруг совсем близко раздался хруст обломившейся ветки. Я вскочил, хотел крикнуть, но чья-то рука зажала мне рот.

— Не ори, дурак! — услышал я знакомый голос.

Я оглянулся и от удивления вскрикнул:

— Васак! Откуда ты взялся?

В темноте мы молча обнялись. Я тихо шепнул ему:

— Я так и знал, что мы встретимся!

— Еще бы! Я тоже Шаэна ищу, — рассмеялся Васак. — А что, много ребят убежало? — осведомился он.

— Не знаю. При мне только Сурен и Вачек.

— Зря, все равно с голоду подохнут. Нынче милостыню не подают.

— А как ты узнал нас? — поинтересовался я.

— Я уже третий день слежу за вами. С трудом узнал: очень вы уж разукрасили себя.

Луна выглянула из-за туч, осветив круглое лицо Васака.

— А ты пухлый какой, — заметил я не без зависти, — с чего бы это?

— Чужие куры не перевелись, — хвастливо тряхнул головой Васак.

— Так ты давно воруешь?

— Поговорим после, а сейчас смотри в оба, а то Аво накроют. Здесь народ злющий. Убьют — не пожалеют.

Мы прислушались. Вокруг стояла тишина, только кузнечики тянули свою нескончаемую песню.

Пригнувшись к земле, к нам тенью подкрался Аво. Он нес в подоле рубахи свои трофеи… От души отлегло. Отбежав от огорода подальше, мы мигом развели костер. Картошка еще пеклась, а я уже чувствовал на зубах ее обжигающий, ни с чем не сравнимый мучнистый вкус…

Наконец «стол» готов. Картофелины были черные, раскаленные, и мы ели их, обжигая пальцы. А как вкусно перышко молодого лука! Или морковь!

В разгар пиршества ветки соседнего куста вдруг раздвинулись и в образовавшийся просвет просунулось бородатое лицо. В темноте провалившиеся глаза горели, как у голодного волка. Мы приняли его за нищего и решили удивить своей щедростью. Аво отделил ему пригоршню картофеля. Даже соль в тряпочке придвинул.

Человек схватил все и принялся жадно есть. Мне стало жаль его.

Я подошел ближе.

Человек ощерился, доедая остатки. Мне показалось вдруг: коснись его — он схватит за руку, как делают собаки, когда к ним пристают.

Уничтожив все, что мы дали ему, тотчас же протянул пустую руку. Мы снова оделили его из нашей доли.

Присев к нам, он теперь уже бесцеремонно хватал картофелины, грязную морковь и без разбору совал в рот.

— Ну ты, разошелся! Дай и другим поесть! — строго сказал Аво.

Обжора схватил его за руку. Аво взвизгнул от боли, и в это время тяжелая туша навалилась на меня и Васака, подмяв обоих под себя. Дышать стало тяжело, что-то холодное