— Так написано в объявлении. Что вы хотели?

— Два билета первого класса на дневной поезд до Парижа.

— На сегодня?

— Если вас не затруднит.

На оформление билетов кассир потратил почти пятнадцатьминут. Завершив свой капитальный труд, он неохотно выложил билеты на стойку.

— Отправление в час. Четвертая платформа. Неопаздывайте.

Заплатив, я продолжал стоять у кассы и был награжденвраждебным испытующим взглядом.

— Что-то еще?

Я улыбнулся и покачал головой, и служащий, воспользовавшисьмоментом, захлопнул окошечко кассы у меня перед носом. Я повернулся и пересекзал, сверкавший чистотой милостью уборщика, который издали помахал мне рукой ипожелал bon voyage.[53]

Здание на улице Фонтанелла, где находилось центральноеотделение Испано-колониального банка, больше всего напоминало храм.Величественная колоннада предваряла неф, вдоль которого рядами выстроилисьскульптуры. Неф простирался вдаль, завершаясь вереницей высоких окон, вансамбле создававших подобие алтаря. У стен с обеих сторон стояли дубовые столыи мягкие кресла. И все это хозяйство находилось на попечении небольшой армиифинансовых инспекторов и служащих, безупречно одетых и вооруженных арсеналомсердечных улыбок. Я снял со счета четыре тысячи франков наличными и получилподробные инструкции, как пользоваться депозитом в филиале, открытом банком напересечении rue де Ренн и boulevard Распай в Париже, неподалеку от гостиницы,где хотела поселиться Кристина. Положив в карман кругленькую сумму, яоткланялся, не слушая увещеваний клерка о том, как опасно ходить по улицам,имея при себе целое состояние.

Солнце поднималось по голубому небосводу, переливавшемусярадужными оттенками, и свежий ветер был пропитан запахом моря. Я шел легко,будто избавившись от непосильного бремени: в глубине души затеплилась надежда,что город решил отпустить меня с миром. На бульваре Борн я задержался, чтобыкупить цветов Кристине — букет белых роз, перевязанный красной ленточкой. Явзлетел по лестнице, перескакивая через ступеньки, с широкой улыбкой на лице,окрыленный уверенностью, что этот день положит начало новой жизни. Прекраснойжизни, которую я рисовал в своем воображении, осознавая, что она никогда нестанет явью. Я собирался открыть дверь, но как только вставил ключ в замочнуюскважину, дверь подалась. Она была не заперта.

Я толкнул дверь и вошел. В доме царила тишина.

— Кристина?

Положив цветы на консоль в прихожей, я заглянул в спальню.Кристины там не оказалось. По коридору я добежал до галереи. Никаких следов ееприсутствия. Я остановился у подножия лестницы в кабинет и крикнул снизу:

— Кристина!

Мой голос вернулся эхом. Пожав плечами, я взглянул на часы,стоявшие в одном из библиотечных шкафов в галерее. Было без малого девять утра.Я подумал, что Кристина вышла за покупками. Избалованная образом жизни наПедральбес, где обязанность следить за дверями и замками возлагалась на слуг,она оставила дверь открытой. Я решил, пока дожидаюсь Кристину, полежать надиване в галерее. Солнце вливалось сквозь окна — чистое и ослепительное зимнеесолнце, — навевая негу. Я смежил веки и стал размышлять, что мне нужновзять с собой из багажа. Я полжизни провел в окружении всех этих вещей и теперь,когда предстояло с ними распроститься, не мог составить даже коротенький списоксамых необходимых предметов. Постепенно, сам того не осознавая, убаюканныйтеплыми лучами солнца и робкими надеждами, я безмятежно заснул.

Проснувшись, я посмотрел на часы в библиотеке. Онипоказывали половину первого дня. До отправления поезда оставалось всегополчаса. Я стремительно вскочил и помчался в спальню.

— Кристина?

На сей раз я обследовал весь дом, комната за комнатой, инаконец поднялся в кабинет. Там было пусто, но мне почудился странный запах,витавший в комнате. Пахло фосфором. В воздухе повисло еле заметное кружевоголубоватых нитей дыма, пойманное в ловушку света, падавшего из окна. Япрошелся по кабинету и обнаружил на полу две горелые спички. Охваченныйвнезапной тревогой, я бросился к кофру. Опустившись на колени, я поднял крышкуи вздохнул с облегчением. Папка с рукописью лежала на месте. Я собиралсязахлопнуть кофр, как вдруг заметил, что бант, которым были завязаны красныетесемки на папке, распущен. Я схватил папку и открыл. Проверив содержимое, яубедился, что ничего не пропало. Я снова закрыл папку, завязав ее теперьдвойным узлом, и бросил обратно в кофр. Закрыв его, я опять спустился вниз. Вгалерее я сел в кресло, повернутое к длинному коридору, который вел к входнойдвери, и приготовился ждать. Минуты безжалостно утекали в небытие.

Постепенно смысл происходящего стал проникать в сознание, ивсе вокруг поплыло. Желание верить и доверять обернулось горечью иразочарованием. Вскоре я услышал, как колокола церкви Санта-Мария бьют двачаса. Поезд на Париж уже ушел, а Кристина так и не появилась. И тогда я понялокончательно, что она ушла, и то короткое время, что мы провели вместе, быловсего лишь миражом. Я посмотрел в окно. Яркий солнечный день больше неокрашивался радужными тонами. Я рисовал в воображении картину, как онавозвращается на виллу «Гелиос» в надежные объятия Педро Видаля. Я чувствовал,как постепенно от гнева закипает кровь, и посмеялся над собой и своими нелепыминадеждами. Я сидел, не в силах пошевелиться, и смотрел, как город тускнеет снаступлением сумерек и удлиняются тени на полу кабинета. Я встал и подошел кокну. Открыв его настежь, я высунулся наружу. Подо мной зияла пропасть.Достаточно глубокая пропасть, чтобы раздробить кости, превратив их в кинжалы,пронзающие плоть, и погасить искру жизни в луже крови в патио. Я размышлял,будет ли боль такой ужасной, как мне представлялось, и хватит ли силы удара,чтобы оглушить все чувства и подарить быструю и необратимую смерть.

И вдруг послышались удары в дверь. Один, второй, третий.Громкие и настойчивые. Я повернулся, еще не освободившись до конца отнаваждения. Постучали снова. Кто-то ломился в дверь. Сердце чуть не выпрыгнулоу меня из груди, и я ринулся вниз по лестнице, не сомневаясь, что вернуласьКристина, что произошло непредвиденное и она просто задержалась. И мои жалкие,презренные, злобные измышления абсолютно беспочвенны, и, несмотря ни на что,сегодняшний день все-таки был первым днем обетованной жизни. Я подбежал к дверии распахнул ее. Она стояла там, в полумраке, одетая во что-то белое. Я рванулсяобнять ее, но потом увидел лицо, залитое слезами, и осознал, что эта женщина неКристина.

— Давид, — прошептала Исабелла дрожащимголосом. — Сеньор Семпере умер.

1

Уже стемнело, когда мы подошли к книжной лавке. Золотистоесияние потеснило сизую ночную тень у дверей «Семпере и сыновья», где собралосьоколо сотни человек, державших в руках горящие свечи. Одни молча плакали, другиепереглядывались, не находя слов. Некоторых я узнал в лицо. Это были друзья ипокупатели Семпере, люди, кому старый библиофил дарил книги, читатели,пристрастившиеся к чтению с его подачи. По мере того как скорбная новостьраспространялась по кварталу, армия друзей и читателей увеличивалась. Никто немог поверить, что сеньор Семпере умер.