— Прости, — пробормотала она.

— Ты голодна? — спросил я.

Кристина покачала головой, но я проигнорировал ее жест ивелел садиться за стол. Я подал ей чашку кофе с молоком и сахаром, ломоть свежеиспеченногохлеба с сыром и добавил ветчины. Она не пошевелилась, чтобы взять тарелку.

— Всего один кусочек, — принялся уговаривать я.

Кристина повертела бутерброд с ветчиной и слабо улыбнулась.

— Вкусно, — похвалила она.

— Когда ты его попробуешь, он покажется тебе ещевкуснее.

Мы молча ели. Кристина, к моему удивлению, опустошилаполовину тарелки. Потом она спряталась за чашкой с кофе и поглядывала на меняукрадкой.

— Если хочешь, я сегодня уйду, — сказалаона. — Не беспокойся. Педро дал мне денег и…

— Я не хочу, чтобы ты куда-нибудь уходила. Я не хочу,чтобы ты вообще уходила. Ты слышишь?

— Со мной не очень весело, Давид.

— Мы оба хороши.

— Ты правду сказал? Что мы уедем?

Я кивнул.

— Мой отец любил говорить, что второго шанса жизньобычно не дает.

— Дает только тем, кому никогда не давала первого. Всущности, это подержанные шансы, которыми не воспользовался кто-то другой, ноэто лучше, чем ничего.

Кристина грустно улыбнулась и вдруг попросила:

— Пойдем погуляем.

— Куда ты хочешь пойти?

— Я хочу попрощаться с Барселоной.

40

В середине дня солнце пробилось сквозь пелену облаков,оставленных бурей на память. Улицы, сверкающие дождевой водой, превратились взеркала, отражавшие янтарное сияние неба, и по этим золотистым зеркаламскользили прохожие. Я помню, что мы прогулялись до конца бульвара Рамбла, дотого места, где из тумана выступала статуя Колумба. Мы шли молча, глядя нафасады домов и толпу так, словно они были миражом, а город давно стоялнеобитаемый и забытый. Барселона никогда не представала передо мной такойкрасивой и печальной, как в тот вечер. На закате мы с Кристиной приблизились кбукинистической лавке «Семпере и сыновья» и притаились под сенью портала напротивоположной стороне улицы, где никто не мог нас заметить. Из витрины старойлавки на влажную, поблескивающую брусчатку мостовой падал сноп света. Без трудаможно было увидеть, что происходит в помещении. Исабелла, вскарабкавшись налестницу, расставляла книги на верхней полке стеллажа. Семпере-сын, искоса разглядывалее щиколотки, притворившись, что проверяет записи в учетной книге за стойкой.Устроившись в уголке, сеньор Семпере, состарившийся и усталый, наблюдал за нимис грустной улыбкой.

— Это место, где прошли самые лучшие минуты моейжизни, — сказал я не раздумывая. — Я не хочу с ним прощаться.

Мы вернулись в дом с башней затемно. Когда мы вошли, на наспахнуло теплом камина, который я растопил перед уходом. Кристина, не проронивни слова, направилась в глубь коридора, раздеваясь на ходу и отмечая свой путькучками брошенной одежды. Я нашел ее в постели, распростертой в ожидании. Я легрядом и позволил ей направлять мои руки. Лаская Кристину, я чувствовал, какмышцы ее тела твердеют под кожей. В ее глазах не отражалась нежность, в нихгорели пылкое желание и жажда. Я растворился в податливой плоти, неистово еепронзая, и чувствовал, как ногти Кристины с силой впиваются мне в кожу. Яслышал, как она стонет, задыхаясь, от муки и блаженства. Наконец мы вытянулисьрядом, обессиленные и в поту. Кристина склонила голову мне на плечо и заглянулав глаза.

— Твоя приятельница сказала, что у тебя неприятности.

— Исабелла?

— Она очень волнуется за тебя.

— Исабелла имеет склонность воображать себя моейматерью.

— Думаю, так далеко дело не заходит.

Я избегал ее взгляда.

— Она рассказала, что ты работаешь над новой книгой позаказу иностранного издателя. Она называет его патроном. По ее словам, он щедроплатит тебе, но тебе противно брать у него деньги. Она говорит, ты боишьсяэтого человека, патрона, и в этом деле что-то нечисто.

Я фыркнул с негодованием.

— А что еще Исабелла тебе поведала?

— Пусть это останется между нами, — ответилаКристина, подмигивая. — Может, она меня обманула?

— Не обманула, занималась спекуляциями.

— А о чем книга?

— Детская сказка.

— Исабелла предупреждала, что ты так и скажешь.

— Если Исабелла просветила тебя по всем пунктам, зачемты спрашиваешь?

Кристина строго посмотрела на меня.

— Ради тебя и ради спокойствия Исабеллы я бросил книгу.C'est fini,[52] — признался я.

— Когда?

— Утром, пока ты спала.

Кристина нахмурилась и недоверчиво покачала головой.

— А тот человек, патрон, знает?

— Я с ним не беседовал. Но, думаю, он догадывается. Аесли нет, то сообразит очень скоро.

— Значит, ты должен вернуть ему деньги?

— Полагаю, деньги его волнуют меньше всего.

Кристина погрузилась в долгое молчание.

— Можно прочитать? — спросила она наконец.

— Нет.

— Почему?

— Это черновик без начала и конца. Там только наброски,обрывочные мысли, бессвязные фрагменты. Читать совершенно нечего. Ты уснешь отскуки.

— И все же мне хотелось бы прочесть.

— Зачем?

— Затем, что это ты написал. Педро любит говорить, чтописателя по-настоящему можно узнать только по оставленному им следу чернил. Ичеловек, который кажется нам знакомым, всего лишь пустая оболочка, а правдувсегда нужно искать в вымысле.

— Должно быть, он прочел это на какой-нибудь открытке.

— На самом деле он заимствовал эту мысль из твоейкниги. Я знаю потому, что тоже ее читала.

— Плагиат не отменяет глупости сказанного.

— А по-моему, в этом есть смысл.

— Тогда, может, так и есть.

— Значит, можно прочитать книгу?

— Нет.

Мы поужинали остатками утреннего хлеба и сыра, сидя напротивдруг друга за столом в кухне и время от времени переглядываясь. Кристина жевалабез аппетита, внимательно изучая под свечой каждый кусочек хлеба, которыйсобиралась отправить в рот.

— Есть поезд, который отправляется завтра в серединедня с Французского вокзала в Париж, — сказала она. — Это не слишкомпоспешный отъезд?