В магазине горели все лампы. Сквозь витрину можно былорассмотреть дона Густаво Барсело. Глава цеха букинистов обнимал молодогочеловека, едва державшегося на ногах. Я узнал в нем сына Семпере, только когдаИсабелла, вцепившись в мою руку, втащила меня в лавку. Увидев меня, Барселоподнял голову и обреченно улыбнулся. Сын букиниста рыдал у него на груди. Онбыл не в состоянии подойти к нам и поздороваться. Исабелла первая приблизиласьк нему и положила руку на плечо. Семпере-младший повернулся, обратив к нейстрадальческое лицо. Исабелла отвела его к стулу и усадила. Сын Семпере, словнотряпичная кукла, обессиленно рухнул на сиденье. Исабелла опустилась перед нимна колени и обняла. Никем я никогда так не гордился, как в тот миг Исабеллой.Она казалась уже не юной девушкой, но зрелой женщиной, более сильной и мудрой,чем все, кто находился в лавке.

Барсело подошел ко мне и протянул дрожащую руку. Я пожал ее.

— Это случилось около двух часов назад, — хриплосказал дон Густаво. — Он остался в лавке один всего на минуту, а когда сынвернулся… Говорят, он с кем-то спорил… Я не знаю. По словам доктора, сердце невыдержало.

Я проглотил комок в горле.

— Где он?

Барсело кивнул на дверь подсобного помещения. Я поблагодарили направился в соседнюю комнату. У двери я глубоко вздохнул и сжал кулаки.Переступив порог, я увидел его. Он лежал на столе со сложенными на грудируками. Кожа у него стала белой как бумага, а черты лица казались ломкими,будто вырезанными из картона. Его глаза все еше были открыты. Я почувствовал,что задыхаюсь, словно получил чудовищной силы удар в солнечное сплетение.Ухватившись за край стола и набрав в легкие воздуха, я наклонился и опустил емувеки. Погладив его по щеке, я обвел взглядом тот мир страниц и грез, который онсоздал. Мне хотелось верить, что Семпере по-прежнему среди нас, среди своихкниг и друзей. Заслышав шаги за спиной, я повернулся. Барсело привел двухсубъектов постного вида в черных костюмах, чья профессия не вызывала сомнений.

— Сеньоры из похоронной конторы, — представил ихБарсело.

Оба поклонились с должной серьезностью. Один, высокий итощий, сделал весьма приблизительные обмеры и дал какие-то указания спутнику.Тот кивнул и записал распоряжения в маленький блокнот.

— Предварительно, похороны состоятся завтра днем наВосточном кладбище, — сказал Барсело. — Я осмелился взять на себя всехлопоты, поскольку сын полностью деморализован, как вы могли заметить. А втаких делах чем скорее…

— Спасибо, дон Густаво.

Букинист обратил взгляд на давнего своего друга и грустноулыбнулся сквозь слезы.

— И как мы будем теперь жить без старика? —промолвил он.

— Я не знаю…

Один из служащих похоронного бюро деликатно кашлянул, даваяпонять, что хочет обсудить с нами кое-какие вопросы.

— Если не возражаете, мы с коллегой сейчас отправимсяподбирать гроб и…

— Делайте все, что необходимо, — оборвал его я.

— Есть особые пожелания по поводу погребального обряда?

Я посмотрел на него в растерянности.

— Покойный был верующим?

— Сеньор Семпере верил в книги, — сказал я.

— Понятно, — ответил он, отступая.

Я обратил взгляд на Барсело, тот пожал плечами.

— Позвольте, я спрошу сына, — добавил я.

Я вернулся в торговый зал лавки. Исабелла бросила на менявопросительный взгляд и встала, оставив на время младшего Семпере. Она подошлако мне, и я шепотом поделился с ней сомнениями.

— Сеньор Семпере близко дружил с приходским священникомместной церкви Санта-Ана. Сплетничали, что высшие чины из архиепископства ужедавно хотели отстранить его за строптивость и непослушание, но поскольку оночень стар, то предпочли подождать, пока он умрет, только чтобы с ним несвязываться.

— Такой человек нам и нужен, — сказал я.

— Я сама с ним поговорю, — пообещала Исабелла.

Я указал на младшего Семпере:

— Как он?

Исабелла заглянула мне в глаза.

— А вы?

— Нормально, — солгал я. — Кто останется сним этой ночью?

— Я, — ответила она без малейшего колебания.

Я кивнул и поцеловал ее в щеку, а потом возвратился вподсобное помещение. Барсело сидел подле своего старого друга. Похоронных делмастера снимали мерки и выясняли вопрос насчет костюма и туфель, а Барсело темвременем налил две рюмки бренди и одну протянул мне. Я сел с ним рядом.

— За нашего друга Семпере, научившего нас всех читать,а возможно, и жить, — сказал Барсело.

Мы молча выпили. Мы оставались у тела, пока не вернулисьслужащие похоронного бюро с гробом и одеждой, в которой должны были похоронитьСемпере.

— Если вы не против, мы обрядим его сами, —предложил тот, кто казался шустрее. Я не стал возражать. Прежде чем перейти вторговую часть лавки, я взял памятный ветхий экземпляр «Больших надежд»,который так и не удосужился забрать, и вложил его в руки сеньора Семпере.

— В дорогу, — сказал я.

Минут через пятнадцать работники бюро вынесли гроб ипоставили его на большой стол в центре магазина. Огромная толпа, собравшаяся наулице, ждала в полном молчании. Я шагнул к двери и открыл ее. Один за другимдрузья фирмы «Семпере и сыновья» заходили в лавку, чтобы увидеть букиниста.Многие не могли сдержать слез. Зрелище было душераздирающим, поэтому Исабелла,взяв за руку сына Семпере, увела его в квартирку над магазином, где он прожил сотцом всю свою жизнь. Пока длилось прощание, мы с Барсело стояли в почетномкарауле рядом с Семпере. Некоторые, самые близкие люди, присоединялись к нам.Бдение продолжалось всю ночь. Барсело пробыл до пяти утра. Я задержался еще, нона рассвете спустилась вниз Исабелла и велела мне отправляться домой, хотя быдля того чтобы переодеться и побриться.

Я посмотрел на бедного Семпере и улыбнулся ему. Я не могповерить, что больше никогда не увижу его за прилавком, переступив этот порог.Я вспомнил, как впервые пришел в лавку еще малышом и букинист показался мневысоким и могучим. Несокрушимым. Самым мудрым человеком на свете.

— Идите домой, прошу вас, — прошептала Исабелла.

— Зачем?

— Пожалуйста…

Она вышла проводить меня на улицу и обняла.

— Я знаю, как он был вам дорог и как много значил длявас, — сказала она.

«Никто не знает, — подумал я. — Никто». Но не сталспорить и, поцеловав ее в щеку, отправился куда глаза глядят. Я шел по улицам,более пустынным, чем обычно, отчаянно цепляясь за мысль, что если я неостановлюсь, если буду идти дальше, то не успею осознать, что знакомый мне миррухнул.