гора.

В горе же был маленький вход в пещеру,

из которого как будто выбивались лучи света.

И рыбак оставил лодку и проник в эту пещеру,

вначале такую узкую,

что едва пройти человеку.

Но вот он сделал несколько десятков шагов,

и взору его открылись яркие просторы —

земля равнины, широко раскинувшейся,

и дома высокие, поставленные в порядке.

'Гам были превосходные поля, и красивейшие озера,

 и туты, и бамбук, и многое еще.

Межи и тропинки пересекали одна другую,

петухи и собаки перекликались между собою.

Мужчины и женщины, — проходившие мимо

 и работавшие в поле, — были так одеты,

что они показались рыбаку чужестранцами;

и старики с их пожелтевшей от времени сединой,

и дети с завязанными пучками волос

были спокойны, полны какой-то безыскусственной веселости.

Увидев рыбака, эти люди очень ему удивились

и спросили, откуда и как он явился.

Он на все это им ответил.

И тогда они пригласили его в дом,

принесли вина, зарезали курицу, приготовили угощение.

Когда же по деревне пошел слух об этом человеке,

народ стал приходить, чтоб побеседовать с ним.

Они говорили: "Деды наши в старину

 бежали от жестокостей циньской поры,

с женами и детьми, с земляками своими пришли в этот

  отрезанный от мира край

и больше уже отсюда не выходили,

так и расстались со всеми теми, кто живет вне этих мест".

Они спросили, что за время на свете теперь,

не знали они совсем ничего ни о Хань,

и, уж конечно, ни о Вэй и ни о Цзинь.

И этот человек подробно, одно за другим,

 рассказал им все то, что знал он сам,

и они вздыхали и печалились.

И все они без исключения

 радушно приглашали его

  в гости к себе в дома

и подносили ему вино и еду.

Пробыв там несколько дней,

он стал прощаться.

Обитатели этой деревни сказали ему:

"Только не стоит говорить о нас тем,

кто живет вне нашей страны".

Он ушел от них

и снова поплыл в лодке,

держась дороги, которою прибыл,

и всюду-всюду делая отметки.

А вернувшись обратно в Улин,

он пришел к правителю области и рассказал обо всем, как было.

Правитель области тут же отрядил людей,

 чтобы поехали вместе с рыбаком

и поискали бы сделанные им отметки,

но рыбак заблудился и дорогу ту больше найти не смог.

Известный Лю Цзы-цзи, живший тогда в Наньяне

и прославившийся как ученый высоких правил,

узнав обо всем,

обрадовался, стал даже готовиться в путь,

но так и не успел:

он вскорости заболел и умер.

А после и вовсе не было таких, кто "спрашивал бы о броде"!

 Вот что было при Ине:

  он нарушил порядок неба,

 И хорошие люди

  покидали мир неспокойный.

 Ци с друзьями седыми

  на Шаншане в горе укрылись,

 Люди повести этой

  тоже с мест насиженных встали.

 И следы их былые

  не нашлись, как канули в воду,

 И тропинки их странствий

  навсегда заросли травою...

 Каждый кличет другого,

  чтобы в поле с утра трудиться,

 А склоняется солнце,

  и они отдыхать уходят...

 Там бамбуки и туты

  их обильною тенью дарят.

 Там гороху и просу

  созревать назначены сроки,

 Шелкопряды весною

  им приносят длинные нити,

 С урожаем осенним

  государевых нет налогов.

 На заглохших дорогах

  не увидеть путников дальних,

 Лай собак раздается,

  петухи отвечают пеньем.

 Форму жертвенной чаши

  сохраняют они старинной,

 И на людях одежды

  далеки от новых покроев.

 Их веселые дети

  распевают свободно песни,

 Да и старцы седые

  безмятежно гуляют всюду.

 Зацветают растенья, —

  люди помнят, — с теплом весенним,

 Осыпаются листья, —

  им известно, — с осенним ветром,

 Хоть они и не знают

  тех наук, что считают время,

 Все же строятся сами

  в ряд четыре времени года,

 Если мир и согласье,

  если в жизни радостей много,

 То к чему еще нужно

  применять ученую мудрость?..

 Это редкое чудо

  пять веков как спрятано было,

 Но в прекрасное утро

  мир нездешний для глаз открылся,

 Чистоту или скверну

  не один питает источник.

 Мир открылся, но снова

  возвращается в недоступность...

 Я спросить попытаюсь

  у скитающихся на свете,

 Что они понимают

  за пределом сует и праха.

 Я хотел бы тотчас же

  устремиться за легким ветром, —

 С ним подняться бы в выси,

  с ним искать бы тех, кто мне близок!

Источник: "Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии", 1977

Укоряю сыновей ("Уже сединою виски у меня покрылись...")

Уже сединою

 виски у меня покрылись

И мышцы и кожа

 свою утратили свежесть.

Хотя в моем доме

 и пять сыновей взрастает,

Но им не присуща

 любовь к бумаге и кисти.

Шу — старшему сыну

 исполнилось дважды восемь,

По лености вряд ли

 соперник ему найдется.

В пятнадцать Сюаня

 Конфуций "стремился к книге",

Сюань же, напротив,

 не терпит искусства слова.

Дуаню и Юну —

 они близнецы — тринадцать,

Недолго обоим

 шестерку спутать с семеркой.

А младший мой Тун-цзы,

 которому скоро девять,

Тот только и знает,

 что груши рвать да каштаны.

Коль небо судьбою

 меня одарило этой,

Осталось прибегнуть

 к тому, что содержит чарка.

Источник: Тао Юаньмин "Лирика", 1964

"Возвратился к садам и полям"

"С хвоей темно-зеленой это дерево в тесном доле..."