Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если б не опирались
так на твердость в бедности трудной,
Через сто поколений
чей пример перешел бы к людям!
Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1984
3. "Скоро тысячелетье, как заброшен путь правды, дао"
Скоро тысячелетье,
как заброшен путь правды, дао:
Люди, люди обычно
слишком любят свои заботы.
Вот вино перед ними,
им его не хочется выпить:
Привлекает их только
в человеческом мире слава...
Почему наше тело
мы считаем столь драгоценным,
Не по той ли причине,
что живём лишь однажды в жизни!
Но и жизнь человека,
сколько может на свете длиться?
Пронесётся внезапно,
как сверканье молнии быстрой...
Безрассудно, лениво
обращаясь с недолгим веком,
Так себя ограничив,
что они совершить способны!
Источник: Тао Юань-Мин "Стихотворения", 1972
4. "Всюду мечется-бьется потерявшая стаю птица..."
Всюду мечется-бьется
потерявшая стаю птица.
Надвигается вечер,
все летает она одна.
Тут и там она ищет
и пристанища не находит.
Ночь сменяется ночью,
и тревожнее птичий крик.
И пронзительней зовы,
обращенные к чистой дали.
Вновь мелькнет, вновь исчезнет —
как сильна по друзьям тоска!
Долетела до места,
где сосна растет одиноко.
Вот и крылья сложила,
завершив далекий свой путь...
Зимний ветер свирепый
не щадит цветущих деревьев.
К этой сени зеленой,
только к ней не приходит смерть.
И доверилась птица
обретенному здесь уюту,
И на тысячелетье
неразлучна она с сосной!
Источник: Тао Юаньмин "Лирика", 1964
5. "Я поставил свой дом в самой гуще людских жилищ..."
Я поставил хижину в самой гуще людских жилищ,
Но до нее не доносится топот копыт и шум колес.
Я спрошу у вас — как же может такое быть?
Когда сердце далеко, то земля отходит сама.
Вот я рву хризантемы под восточной оградой,
Вот я пристально вглядываюсь и вижу южные горы.
Воздух в горах благодатен вечерней порой.
Летящие птицы парами возвращаются ко мне.
И во всем этом есть глубокое, настоящее.
Я хочу рассказать, и сам позабыл слова.
Источник: Эйдлин Л.З. "Из танской поэзии (Бо Цзюй-и)", 1946, стр. 58
6. "В поступках людских, в несметных тысячах тысяч..."
В поступках людских,
в несметных тысячах тысяч,
Поди разберись,
где правда и где неправда:
На правду и ложь,
когда их поставишь рядом,
Откликнется хор
готовых хулить в славить.
В конце трёх времён
такое случалось часто,
И только мудрец
как будто не этим занят.
Брезгливо смеясь
над глупостью в пошлом мире,
Он сам изберёт
дорогу Ци и Хуана.
Примечания
В конце трех времен — Три времени — три династии: Ся, Шан и Чжоу (прибл. 2100-256 гг. до н.э.). За "концом трех времен" нетрудно было разглядеть намек поэта на конец 10-х и начало 20-х годов V в., время упадка Цзинь и установления династии Сун.
... дорогу Ци и Хуан — то есть судьбу Цили Цзи и Сяхуан Гуна, которые в числе "четверых седых" во времена жестокого правления Цинь Шихуана (221-210 до н.э.) удалились от мира на гору Шаньшань.
Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975
7. "Хризантемы осенней нет нежнее и нет прекрасней..."
Хризантемы осенней
нет нежнее и нет прекрасней!
Я с покрытых росою
хризантем лепестки собрал
И пустил их в ту влагу,
что способна унять печали
И меня еще дальше
увести от мирских забот.
Хоть один я сегодня,
но я первую чару выпью,
А она опустеет —
наклониться кувшин готов.
Время солнцу садиться —
отдыхают живые твари.
Возвращаются птицы
и щебечут в своем лесу,
Я стихи распеваю
под восточным навесом дома,
Я доволен, что снова
жизнь явилась ко мне такой!
Источник: "Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии", 1977
8. "Зеленой сосною приметен восточный двор..."
Зеленой сосною
приметен восточный двор.
В нем травы, толпясь,
заслоняют ее красоту.
Сгустившийся иней
растенья другие убил.
По-прежнему вижу
я свежесть высоких ветвей.
Средь частых деревьев
сосне затеряться легко —
Одна-одинока
она восхищает всех.
Повесил кувшин
на застылую ветку сосны
И вдаль погляжу я,
и вдаль устремляю свой взор.
И так наша жизнь —
мимолетный и призрачный сон.
К чему же вязать
себя путами суетных дел?
Источник: Тао Юаньмин "Лирика", 1964
9. "Забрезжило утро, — я слышу, стучатся в дверь..."
Забрезжило утро, —
я слышу, стучатся в дверь.
Кой-как я оделся
и сам отворять бегу.
"Кто там?" — говорю я.
Кто мог в эту рань прийти?
Старик хлебопашец,
исполненный добрых чувств.
Принес издалёка
вино — угостить меня.
Его беспокоит
мой с нынешним веком разлад:
"Ты в рубище жалком
под кровлей худою живешь,
Но только ли в этом
судьбы высокий удел!
Повсюду на свете
поддакивающие в чести.
Хочу, государь мой,
чтоб с грязью мирской ты плыл!"
"Я очень