– Ничем, – сказал он.

– Можно я останусь и буду с тобой?

– Едва ли в этом есть смысл, – сказал он. –Как только немного утихнет, я должен буду уйти в рейс. Ты не из болтливых, и тыумеешь похоронить то, что слышишь от меня. Так вот, похорони это.

– Но я бы могла быть с тобой, пока ты здесь, а потомдожидаться твоего возвращения.

– Не стоит, – сказал он. – Я никогда не знаю,когда мы вернемся, и потом, тебе будет тяжелей без работы. Если хочешь, побудь,пока мы не уйдем в рейс.

– Хорошо, – сказала она. – Я побуду с тобойэто время, и никто нам не помешает думать о Томе. И любить друг друга, кактолько ты скажешь, что можно.

– Эта комната никак не связана с Томом.

– Да. А с кем она связана, тех я самый дух изгонюотсюда.

– Может быть, нам правда поесть чего-нибудь и выпить постакану вина?

– Бутылку вина, – сказала она. – Он был такойкрасивый мальчик, Том. И такой забавный, и такой добрый.

– Послушай, из чего ты сделана?

– Из того, что ты любишь, – сказала она. – Спримесью стали.

– Не пойму, куда девались все слуги, – сказалТомас Хадсон. – Они, правда, не ждали, что я вернусь сегодня домой. Нокто-то, во всяком случае, должен дежурить у телефона. Сейчас принесу вино. Оноуже, наверно, холодное.

Он откупорил бутылку и налил два стакана. Это было то вино,которое он приберегал для своих возвращений и пил его, уже успев поостыть послерейса, и на поверхности дружелюбно вскипали мелкие аккуратные пузырьки.

– За нас и за все, чего у нас уже нет, и за все, что унас будет.

– Было, – сказал он.

– Было, – сказала она. Потом она сказала: –Единственное, чему ты всегда оставался верен, – это хорошему вину.

– Большое достоинство, не правда ли?

– Извини, мне не нужно было упрекать тебя утром, что тымного выпил.

– Ты знаешь, это мне очень помогает. Смешно, а это так.

– Что именно – то, что ты пил, или упреки?

– То, что я пил. Замороженное, в высоких стаканах.

– Возможно. И я впредь воздержусь от замечаний – развенасчет того, что в этом доме очень трудно дождаться какой-нибудь еды.

– Умей терпеть. Сколько раз ты меня этому учила.

– Я терплю, – сказала она. – Только яголодна. Я теперь понимаю, почему люди едят на поминках.

– Ничего, будь циничной, если тебе от этого легче.

– И буду, не беспокойся. Не прикажешь ли извиняться закаждое сказанное слово? Я уже раз извинилась, хватит.

– Слушай, ты, – сказал он. – Я живу с этим натри недели дольше тебя и, должно быть, уже нахожусь в другой стадии.

– Ну конечно, ты всегда в другой стадии, болеезначительной и интересной. Я тебя знаю. Не пора ли тебе возвращаться к своимшлюхам?

– Может быть, ты все-таки перестанешь?

– Нет. Мне так лучше.

– Кто это написал «Помилуй всех женщин, Мария»?

– Мужчина, конечно, – сказала она. – Какая-тосволочь в брюках.

– Хочешь, я прочитаю тебе эту вещь целиком?

– Нет. И вообще ты мне уже надоел со своим «на тринедели дольше» и со всем прочим. Если я нестроевая, а ты занят чем-то настолькосекретным, что даже спишь только с кошкой, чтобы не проговориться во сне, это…

– Тебе все еще не ясно, почему мы расстались?

– Расстались потому, что ты мне надоел. Ты всегда любилменя, и не мог не любить, и теперь не можешь.

– Это верно.

Рядом, в столовой, стоял мальчик-слуга и все слышал. Он ипрежде не раз становился невольным свидетелем ссор и всегда огорчался этим так,что его даже в пот кидало. Он любил своего хозяина, любил его кошек и собак и спочтительным восхищением относился к красивым женщинам, бывавшим в доме, и,когда они ссорились, ему было невыразимо грустно. А эта женщина красивее всехдругих, и все равно кабальеро ссорится с ней, и она говорит кабальеро недобрыеслова.

– Сеньор, – сказал он, подойдя к двери. –Простите великодушно. Но не выйдете ли вы в кухню, мне нужно кое-что передатьвам.

– Извини, дорогая.

– Все какие-то тайны, – сказала она и налила себееще вина.

– Сеньор, – сказал мальчик, когда онивышли. – Звонил лейтенант и просил вас немедленно явиться, даже повторилдва раза: немедленно. Он сказал, что вы знаете куда и что это по делу. Я нехотел разговаривать по нашему телефону и позвонил из деревни во «Флоридиту».Там мне сказали, что вы поехали сюда.

– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Большое тебеспасибо. Пожалуйста, изжарь нам с сеньорой яичницу и скажи шоферу, чтобыготовил машину.

– Слушаю, сэр.

– Что случилось, Том? Что-нибудь нехорошее?

– Меня вызывают на работу.

– Ты ведь говорил, что в такой ветер нельзя.

– Говорил. Но это не от меня зависит.

– Мне остаться здесь?

– Оставайся, если хочешь. Можешь почитать письма Тома,а к шести мой шофер отвезет тебя на аэродром.

– Хорошо.

– Можешь взять письма себе, если хочешь, и фотографиитоже, и все, что попадется. Просмотри все ящики моего стола.

– А ты все-таки изменился.

– Может, кой в чем и изменился, – сказалон. – Пойди в мастерскую, взгляни на работы, – сказал он. – Таместь неплохие вещи, написанные раньше, до всего. Возьми что понравится. Естьтвой портрет, неплохой.

– Я возьму его, – сказала она. – Какой тыхороший, когда ты хороший.

– Почитай и ее письма, если захочешь. Среди них естьуникальные, прямо хоть в музей. Их тоже можешь взять, если это тебя позабавит.

– Ты, видно, думаешь, что я разъезжаю с сундуком.

– Ну, прочтешь, а потом спустишь в унитаз в самолете.

– Вот разве что.