и ощущаются бодрее, чем даже в соседних Смежах. А вот ежели дальше в лес посмотреть, там уже иной коленкор — пятнистая лишайная серость со странными клочьями тумана. Все какое-то стылое, больное, уродливое.

В самом же густом и непролазном буреломе клубилась черно-зеленая ядовитая тьма, и земля под ней беззвучно стонала, пытаясь сбросить неведомую погань, но тщетно. Та присосалась к почве, словно зубастая пиявка к коже, и лишь лениво дергала многочисленными мглистыми хвостами, поглощая все больше и больше пространства, медленно, вершок за вершком.

«Сиди, тварь, сиди. Ишь, окопался, — хмыкнула про себя некромансерка. — Завтра явимся в гости в натуральном виде, и голова твоя повиснет на палке, выдернутой из забора. Так и понесем с Гердой в деревню, как череп из сказки».

Волкодлака тоже нигде не было видно. Ниенна, лежа неподвижно с закрытыми глазами, успела проглядеть всю слободу. Тяжело больных да раненых не нашла. Хуже всех было Хелене, что во сне ворочалась с боку на бок в старенькой избе тетки Услады.

Ничего, девочка восстановится. Она юная, телесные недуги у детей вылечиваются быстро. С душевными сложнее, но тоже поправимо. Ей просто нужен покой, обильная сытная пища, что сгладит последствия постоянной кровопотери, и время.

И постоянная поддержка близких, конечно. Некромансерка служила Стихии Смерти, но кто сказал, что в ней нет любви, и что ее пастырям незнакома искренняя приязнь к живым созданиям? Ниенна видела Герду, дрыхнущую беспробудным сном в доме Ингвара, и переполнявшие ее радость и тревогу, разлитые в теле поровну. Не пошла сегодня к Сабуру ночевать, осталась близ любимой подруги.

Видела детей, спящих подле тетки Услады, сердце которой делили многолетняя грусть от потери родных, случившейся когда-то, и любовь к соседскому семейству, которое стало ей ближе всех на свете. Хелена, обнимавшая подушку, томилась надеждой и обжигающей радостью — брат на нее не сердится, а еще она поедет учиться! Йохан просто спал, и аура его была спокойной, как водица в болотном бочаге. Но это лучше, чем страхи, от которых тяжко даже дышать.

Ниенна не стала заглядывать в себя, зачем? И без того понятно, что внутри — ленивая ласковая нега и счастье. И могущество, что способно, по ощущениям, свернуть гору. Неужели так и выглядит наполненность силой?

Наверняка чужой огонь в крови вылечит ее не с первого раза. Пилюли от некромансерского безумия она ведь пьет каждый день почти полтора года. Значит, и здесь тоже придется подпитываться от источника регулярно. Только где ж взять такой, чтобы рядом был, когда понадобится?

«Да что я за баба, а? — рассердилась на себя Ниенна. — Даже в такой момент ною и пророчу себе проблемы! Может, завтра остроухий меня убьет или смертельно ранит в бою, а я трачу последние радостные моменты на хандру».

Решено, к лешему это все. Прошлого уже нет, будущего еще нет. Есть только настоящее. Маленькая кузница, единственный источник света в которой — огонь в печи, который задорно трещал, пожирая новую порцию дров. Одеяло с петухами по краю, шитыми колючей нитью, что легонько покусывала обнаженную кожу. Перышко из подушки, щекочущее ухо.

Ниенна повернулась на бок и принялась незаметно, из-под полуприкрытых век, рассматривать главный источник своего нынешнего счастья. Ингвар как раз закончил выгребать в пустое ведро прогоревшую золу, и теперь сидел у печи вполоборота, задумчиво глядя в огонь. Его тонкий профиль казался черно-золотым. Отблески пламени из горнила танцевали по обнаженному торсу и узлам мышц на предплечьях, и Ниенна едва не задохнулась от восторга — такой он был в эту минуту красивый.

Красивый и печальный. Щекочущая нежность, невесомая, как крохотное рассветное облачко над лесом, была в нем разлита пополам с неприятно царапающей тоской. А главное — радоваться ему мешало невесть откуда взявшееся чувство вины, засевшее холодной змеей аккурат в районе сердца.

Нарушать мягкую безмятежную тишину, заполнившую пространство, не хотелось, но уж больно не радовал вид опечаленного кузнеца.

— Ингвар, что случилось?

Тот обернулся, и тут же опустил взгляд.

— Почему ты не сказала, что девица? — с мягким упреком спросил он.

— Вот это новости. А кто я, по-твоему? Здоровенный тролль с дубинкой у каменного моста? Или птичка на дереве у трактира, гадящая прохожим на голову?

Дошло до нее спустя лишь мгновение.

— Стоп, ты про… О, Милосердная Мать, ты серьезно? — некромансерка так изумилась, что ленивую полудрему как рукой сняло. Она откинула одеяло в сторону и села на мягкой перине, как была, нагая. — У нас эльфийский колдун под видом Одноглазого Лиха окопался в лесу, и пока неясно, как его оттуда выкурить, в окрестностях бродит раненый и злой волкодлак, который днем притворяется кем-то из кузнецов, а по ночам жрет людей, сестренке твоей надо ехать на учебу, потому что иначе за ней рано или поздно явятся Инквизиторы, а ты расстраиваешься, что стал у меня первым? Ну, прости, так вышло! Надо было избавиться от этой сомнительной женской добродетели где-нибудь по дороге в Смежи еще летом. Жаль, случая не представилось.

— Напоминаю, что право зваться главной язвой этого дома уже принадлежит мне, — отшутился кузнец, и уже нормальным тоном добавил. — Ничего я не расстраиваюсь. Просто знал бы заранее, и вел бы себя иначе…

— Как? Согревал меня, забившись в противоположный угол кузницы? Чтобы ненароком не смутить? Вот только этого мне, раненой и готовой выть от боли в костях и суставах, не хватало.

— Никуда бы я не забивался. Просто не кидался бы на тебя, как голодная собака на кусок мяса. Вел бы себя… иначе. Сдержаннее. Мягче. Бережнее.

«Дать ему в лоб, что ли? — сердито подумала некромансерка. — Герда бы, наверное, так и поступила».

И только хотела сказать, чтобы кузнец прекратил дурить и придумывать всякие глупости, как вспомнила, что та же Герда не раз говорила, мол, некоторые мужики в постельных делах — нежные фиалки. И чем нормальнее мужик, тем больше у него переживаний о том, все ли правильно сделал, довольна ли осталась женщина, что делила с ним койку. И надо, дескать, не ржать над его чувствами, подобно кобыле, что переела забродивших яблок. И, уж тем более, не косить с презрением глазами в потолок в ответ на сбивчивые признания. А ласково поцеловать в лобик или куда получится достать, и заверить, что все было идеально, даже если удовольствие вышло так себе.

И тогда второй раз с гарантией пройдет лучше, чем первый. Ибо мужик в себе уверится, а поддержавшую его даму возлюбит еще больше, и захочет отблагодарить самым приятственным способом.

Поэтому Ниенна проглотила едва не вырвавшиеся