— Они ответили?

— Нет. И я больше никогда не пытался связаться с ними.

— Но вдруг они не получили твоих писем? Вдруг твоя бабкапросматривала всю почту, которая приходила на их имя?

— Они получили их. К тому времени они жили не дома, а вотдельной квартире, которая была снята для них двоих на время учебы в местномколледже.

— Да, но, Зак, ведь они были так молоды. И, как ты самсказал, не лишены слабостей. Ты же был гораздо мудрее и старше их. Почему же тыне подождал, пока они немного повзрослеют, и не предоставил им второго шанса?

Джулия почувствовала, что почему-то именно эти последниеслова вызвали у Зака совершенно непонятное для нее глухое раздражение. В егоголосе появились ледяные нотки:

— Я никогда никому не предоставляю второго шанса, Джулия.Слышишь? Никому и никогда.

— Но ведь…

— Эти люди умерли для меня.

— Но ведь это же безумие! Ты ведь потерял не меньше, чемони. Нельзя идти по жизни, безжалостно сжигая за собой все мосты, вместо тогочтобы пытаться починить их. Это путь саморазрушения, и он никуда не ведет.

— Я полагаю, что наша дискуссия окончена! Джулия понимала,что играет с огнем, но остановиться уже не могла.

— Мне кажется, что ты похож на свою бабку гораздо больше,чем сам думаешь.

— Не стоит испытывать мое терпение, леди. На этот раз злостьв его голосе была настолько физически ощутимой, что Джулия невольно поежилась.Зак открылся ей с новой, неожиданной и пугающей ее стороны, и она не на шуткувстревожилась. Ни слова не говоря, Джулия собрала грязные бокалы и направиласьна кухню, попутно размышляя над тем, как можно с такой беспощадностьювычеркивать из своей жизни когда-то близких людей, упорно отказываясь хотя быраз оглянуться назад. И дело было не столько в том, что он говорил, сколько втом, как он говорил! Когда он взял ее заложницей, все его действия былипродиктованы отчаянием и стремлением выжить. В них не было никакойнеоправданной грубости или жестокости, и это Джулия могла если не принять, тохотя бы понять. Если бы она не видела Зака две минуты назад, то так бы и несмогла представить себе, как другие люди, знавшие его, могли решить, что онспособен на хладнокровное убийство. Но если они когда-нибудь видели его таким,то она их понимала. В этот момент Джулия со всей отчетливостью поняла, что,несмотря на их весьма близкие в интимном плане отношения, они фактически совсемне знают друг друга. Она была настолько поглощена своими размышлениями, чтодействовала и двигалась чисто автоматически — прошла в свою спальню, разобралапостель и, перед тем как вернуться к Заку, присела на кровать, пытаясь хотьнемного упорядочить сбивчивые мысли, мелькавшие в голове.

Из глубокой задумчивости ее вывел довольно резкий голос, вкотором почему-то звучало весьма недвусмысленное предостережение:

— Не думаю, что ты приняла очень мудрое решение. На твоемместе я бы еще раз все хорошенько взвесил.

Вздрогнув от неожиданности, Джулия подняла голову и увиделаЗака, который стоял, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди.На его бесстрастном лице не отражалось никаких эмоций. Джулия понятия не имела,что он подразумевает под словом «решение», но все равно испытала огромноеоблегчение. Несмотря на то, что в нем не осталось ничего от того пугающегонезнакомца, который предстал перед ней в гостиной. Она даже подумала о том, чтос ней просто сыграли злую шутку собственное воображение и неровные бликипламени от камина.

Встав, она нерешительно направилась к нему, продолжаяпристально изучать его лицо.

— Как я должна это понимать? Как весьма своеобразноеизвинение?

— Я даже не подозревал, что должен за что-то извиняться.

Его заносчивость показалась Джулии такой хорошо знакомой иодновременно забавной, что она едва не рассмеялась.

— А если я тебе подскажу слово «грубость», ты по-прежнемубудешь ни о чем не подозревать?

— Разве я был груб? В таком случае я сделал этонепреднамеренно. Я ведь тебя предупреждал, что эта тема разговора мнечрезвычайно неприятна, а ты все равно продолжала настаивать на своем.

Он действительно выглядел и говорил так, как будточувствовал себя незаслуженно оскорбленным, но на этот раз Джулия не собираласьуступать.

— Понятно, — сказала она, подходя поближе. — Значит, это яво всем виновата?

— Очевидно. Что бы ни скрывалось под словом «всем».

— А ты, конечно, не догадываешься? Ты даже не подозреваешь,что был со мной… — Джулия запнулась, подыскивая подходящие слова, но так и ненайдя их, воспользовалась суррогатами, которые не совсем точно отражали то, чтоона хотела сказать:

— ..холоден, бессердечен и беспричинно груб.

Зак пожал плечами с несколько нарочитой небрежностью:

— Ты не первая женщина, которая обвиняет меня в подобныхвещах, равно как и во многих других. Не буду оспаривать твои слова. Ядействительно холоден, бессердечен и…

— Груб, — подсказала Джулия, с трудом сдерживая смех —настолько нелепой ей вдруг показалась вся эта их ссора. Зак рисковал своейжизнью, чтобы спасти ее, и хотел умереть после ее мнимой гибели. Каким бы он нибыл, но холодность и бессердечность явно не относились к числу его недостатков.Все те женщины, о которых он упомянул, ошибались. При мысли об этом веселостьДжулии сменилась мучительным раскаянием. Как она могла говорить то, что толькочто сказала? Как они оба могли унизиться до подобной ссоры?

Зак так и не мог понять — действительно ли она настолькообиделась из-за какого-то мифического оскорбления, которое он ей якобы нанес,что решила спать в одиночестве (а это, собственно, и разозлило его), или же онане замышляла ничего подобного. Уж слишком пошл и избит подобный план мести, ккоторому рано или поздно прибегают все женщины.

— Груб, — с некоторым запозданием согласился он. Ему оченьхотелось, чтобы Джулия посмотрела на него так, чтобы он мог видеть ее лицо.

— Зак? — вопросительно произнесла она, упрямо обращаясь кего подбородку. — Когда в следующий раз какая-нибудь женщина скажет тебе это,попроси ее присмотреться повнимательней. — Джулия подняла на него свои ясныеглаза и продолжала:

— И если она это сделает, то увидит перед собой человекаредкого благородства и доброты.

Ее слова не просто обезоружили Зака — они потрясли его, в товремя как сердце в очередной раз перевернулось в груди, что происходило всегда,когда она смотрела на него подобным образом.