— Она выглядит так, словно русская армия прошла по ней напути в Берлин, — сказал я. Наконец он заметил, что я все еще был рядом.

— Да… немного побита. Но ее можно поправить… Просто онануждается в уходе. Это настоящая красавица, Дэннис. Она еще…

— Эй вы, двое! Что вы там делаете? На нас смотрел какой-тостарикашка лет семидесяти. Может быть, меньше. Я сразу узнал в нем тот типпижонов, который мне особенно отвратителен. Его длинные редкие волосы рослитолько с одной стороны. Правая часть черепа почти облысела от псориаза.

На нем были зеленые стариковские рейтузы и легкие кеды.Рубашки не было: вместо нее что-то обтягивало пояс наподобие женского корсета.Когда он подошел поближе, я увидел, что это был бандаж для укрепления спины. Спервого взгляда можно было сказать, что он не менял его со времени смертиЛиндона Джонсона.

— Чего вы тут забыли, ребята? — Голос у него был резкий искрипучий.

— Сэр, это ваша машина? — спросил Эрни. Дурацкий вопрос.«Плимут» был припаркован как раз на заросшей лужайке перед домом, из котороговышел старик.

— А если и так? — Старикашка вызывающе повысил тон.

— Я, — проглотил Эрни, — я хочу купить ее. Глаза старогопижона сверкнули, а злое выражение лица сменилось плотоядной ухмылкой. Внезапноя почувствовал, что меня пробирает холод, — в какое-то мгновение я был готовсхватить Эрни и утащить его куда-нибудь. Что-то мелькнуло в глазах старика. Немысль — что-то за мыслью.

— Ну, я так и подумал, — произнес он и протянул Эрни руку. —Мое имя Лебэй. Ролланд Д. Лебэй. Отставной военный.

— Эрни Каннингейм.

Обменявшись рукопожатием с Эрни, престарелый физкультурникнебрежно кивнул в мою сторону. Я был вне игры, он вел мяч к воротам. Эрни мог стаким же успехом протянуть Лебэю свой бумажник.

— Сколько? — спросил Эрни. А затем сделал неожиданный финт.— Сколько бы вы ни запросили, все равно она стоит больше.

Вместо выдоха я испустил протяжный стон. К бумажникуприбавилась его чековая книжка.

Губы Лебэя дрогнули, а глаза подозрительно сузились.Полагаю, он оценивал вероятность того, что над ним хотят подшутить. Он поискалпризнаки коварства на открытом, выжидающем лице Эрни, а потом задал убийственнопроницательный вопрос:

— Сынок, а у тебя когда-нибудь была машина?

— У него — «мустанг-мах», вторая модель, — сказал я быстро.— Ему родители купили. Там коробка передач Херста, нагнетатель, и он можетрасплавить дорогу даже на первой скорости. Там…

— Нет, — сказал Эрни. — Я весной получил водительские права.

Лебэй бросил на меня сумасшедший взгляд, а потом всевнимание сосредоточил на первоначальной мишени. Он засунул обе руки за пояс ирасправил его. Я почувствовал запах пота.

— В армии повредил спину, — проговорил он. — Врачи так и несмогли ее вылечить. Если вас, ребята, кто-нибудь спросит что неладно в этоммире, то смело называйте три вещи: врачи, начальство и черные радикалы. Нетничего хуже врачей. Если вас спросят, кто вам это сказал, то можете сослатьсяна Ролланда Д.Лебэя. Да.

Он с любовью прикоснулся к обшарпанному капоту «плимута».

— Лучшая машина из всех, что у меня были. Я купил ее всентябре пятьдесят седьмого. Лучшая модель того года. Тогда от нее пахлоновеньким автомобилем, а это самый лучший аромат в мире. — Он немного подумал.— Не считая запаха гнили.

Я осторожно посмотрел на старика, не зная, смеяться или нет.Он, казалось, ничего не замечал.

— Я носил хаки почти тридцать четыре года, — продолжал он,все еще поглаживая капот машины, — с шестнадцати лет. В двадцать третьем годупошел в армию и с тех пор успел наглотаться всякого дерьма. Во время второймировой я видел, как у людей кишки вылезали из ушей. Это было во Франции. У нихкишки вылезали из ушей. Ты веришь мне, сынок?

— Да, сэр, — нетерпеливо ответил Эрни. Не думаю, что он слышалЛебэя. — Что касается машины..

— Я надорвал спину весной пятьдесят седьмого, — невозмутимопродолжал старик. — В армии тогда было несладко. Комиссия мне дала полнуюнепригодность, и я вернулся в Либертивилл. Через некоторое время я пошел вконтору Нормана Кобба, торговавшую «плимутами», и купил эту машину. По моейпросьбе ее покрасили в красный и белый цвета, как модель следующего года. Мненравится красный цвет. Когда я впервые сел за ее руль, на счетчике было всегошесть миль. Вот так.

Он сплюнул.

Я взглянул на счетчик. Стекло было мутным, но я все-такисумел разобрать цифры: 97,432.

И шесть десятых. Иисус бы заплакал.

— Если вы ее так любите, то зачем продаете? — спросил я.

Он как-то странно посмотрел на меня:

— Ты надо мной смеешься, сынок? Я не ответил, но выдержалего взгляд. После недолгого замешательства (которого Эрни не заметил: онлюбовно поглаживал плавники машины) старик ответил:

— Больше не могу управлять ею. Спина становится все хуже. Иглаза тоже.

Внезапно я понял — или подумал, что понял. Если он ничего ненапутал с годами, то сейчас ему был семьдесят один год. А после семидесяти внашем штате не продлевали водительских прав, если вы не проходили тщательнойпроверки зрения. Лебэй не мог пройти освидетельствования и решил отказаться от«плимута». К тому же на такой развалюхе было опасно ездить с любым зрением.

— Сколько вы хотите за нее? — снова спросил Эрни. Ох, ему нетерпелось покинуть этот мир.

Лебэй поднял лицо к небу, словно раздумывал, будет лисегодня дождь. Затем опустил взгляд на Эрни и расплылся в улыбке, которая мнепоказалась такой же плотоядной, как и предыдущая ухмылка.

— Я бы попросил три сотни, — произнес он. — Но тебе, парень,я готов уступить за двести пятьдесят.

— О мой Бог, — сказал я.

Однако он знал, как вбить клин между мной и его жертвой. Какговорил мой дедушка, он не вчера вылез из стога сена.

— Ладно. — резко сказал он. — Если она не настолько нужнатебе, то я пошел смотреть «Край ночи». Тридцать четвертая серия. Никогда непропускаю этого фильма. Приятно было поболтать с вами, ребята. Пока.

Эрни бросил на меня обиженный взгляд и, догнав старика,схватил его за локоть. Я не слышал слов, но видел больше чем достаточно. Эрниприносил извинения. Тот же хотел, чтобы Эрни понял, насколько ему невыносимослышать, как поносят его машину, за рулем которой он провел лучшие годы. Эрнисоглашался. И снова я почувствовал что-то осознанно страшное в нем… Это былокак если бы ноябрьский ветер умел думать. Не знаю, как передать это другимисловами.