— Если он еще что-нибудь скажет, то я умываю руки, —проговорил Лебэй и показал на меня корявым пальцем.

— Он не скажет, не скажет, — торопливо произнес Эрни. — Трисотни, вы сказали?

— Да, по-моему, как раз…

— Двести пятьдесят как я слышал, — перебил я.

Эрни побледнел, думая, что старик снова уйдет, однако тотрешил больше не рисковать. Рыбка была почти вытащена из воды.

— Хорошо, пусть будет двести пятьдесят, — снизошел Лебэй.

Он взглянул в мою сторону, и мы поняли друг друга: онненавидел меня, а я — его.

К моему все возраставшему ужасу, Эрни достал бумажник иначал рыться в нем. Мы трое молчали. Лебэй наблюдал. Я отвернулся и сталсмотреть на маленького парнишку, который старательно пытался покончить с собойпри помощи красно-зеленого скейтборда. Где-то лаяла собака. У меня осталасьтолько одна надежда на то, что Эрни выберется из этого кошмара: был день передполучкой. Через двадцать четыре часа его лихорадка могла пройти.

Когда я снова повернулся к ним, Эрни и Лебэй разглядывалидве пятидолларовые и шесть долларовых бумажек — больше у них ничего не было.

— Как насчет чека? — спросил Эрни. Лебэй одарил его сухойулыбкой и ничего не ответил.

— Это хороший чек, — запротестовал Эрни. Он был прав. Вселето мы вкалывали у «Хардсон бразерс», нанявших нас на строительство шоссе1-376, — жители окрестностей Питсбурга уже не думали, что это строительствокогда-нибудь закончится. Брэд Джефрис, работавший там мастером, согласился взятьЭрни на место сигнальщика, но иногда давал ему и более тяжелые работы. За тримесяца Эрни получил достаточно денег, а кроме того, частично избавился от своихвулканических наростов. Может быть, в этом ему помог загар.

— Я не сомневаюсь, что это хороший чек, — сказал Лебэй, — новсе-таки лучше иметь дело с наличностью. Пойми меня правильно.

Не знаю, как Эрни, но я понял. Оплату чека можно было бызапросто приостановить, если бы по дороге домой у «плимута» отвалилась тяга иливзорвался клапан.

— Можете позвонить в банк! — воскликнул Эрни, приходя вотчаяние.

— Нет, уже половина шестого. Банк давно закрыт.

— Пусть это будет задатком, — произнес Эрни, протягиваяшестнадцать долларов.

Он выглядел настоящим сумасшедшим. Вряд ли вы поверитенезнакомому парню, который обещает вам принести завтра кучу денег. Мне и самомубыло трудно поверить в это. Однако Ролланд Д.Лебэй ничуть не смутился, и яобъяснил это тем, что к своим годам он успел многое повидать. Потом я сталдумать, что его излишняя самоуверенность была вызвана совсем другими причинами.Так или иначе, он был склонен проявить себя истинным джентльменом.

— Мне нужно по крайней мере десять процентов, — сказалЛебэй. Рыбка была вытащена из воды, через секунду она оказалась бы в сачке. —Если у меня будет десять процентов, то я подержу ее до завтра.

— Дэннис, — проговорил Эрни, — ты не сможешь одолжить мнедевять баксов?

В моем бумажнике было двенадцать, и я не знал, на что ихпотратить. Тогда у меня еще не было повода тратить все деньги в ресторанах ицветочных магазинах. Я был богат, но одинок.

— Давай отойдем в сторону, — предложил я. Лебэй нахмурился,но понял, что без моего участия уже не обойдется. Его длинные седые волосы развевалисьна ветру. Одной рукой он опирался на капот «плимута».

Мы с Эрни вернулись к моему «дастеру» семьдесят пятого года,припаркованному возле обочины.

Я положил ладонь на плечо Эрни. Почему-то мне вспомнилось,как мы проводили осенние дождливые дни в его комнате, когда нам было по шестьлет, как смотрели мультики по старому черно-белому телевизору или рисоваликарандашами, которые обычно торчали в пустой банке из-под кофе. От этихвоспоминаний мне стало грустно и немного страшно. Знаете, иногда мне кажется,что шесть лет — самый оптимальный возраст для человека и поэтому занимает такуюнебольшую часть жизни.

— Дэннис, у тебя есть хоть сколько-нибудь? Я завтра отдам.

— Да, у меня есть, — сказал я. — Но во имя Бога, что тыделаешь, Эрни? У этого старого прощелыги полная непригодность. Он не нуждаетсяв деньгах, и ты не общество милосердия.

— Не понял, о чем ты?

— Он выжимает тебя. Он выжимает тебя просто для собственногоудовольствия. Если бы он отвез машину к Дарнеллу, то не получил бы и пятидесятидолларов, потому что ее можно продать только по частям. Это кусок дерьма.

— Нет, ты не прав.

Если бы не худоба и прыщи, мой друг Эрни выглядел бы вполнеобыкновенно. Но Господь каждому дарит по крайней мере одну достойную детальвнешности, и я думаю, что у Эрни это были глаза. Ни у кого, кроме него, я невидел таких умных и красивых глаз цвета облачного осеннего дня. Даже за очкамиони были выразительны. Но сейчас их затягивала какая-то серая поволока.

— Это совсем не кусок дерьма.

Вот когда я начал по-настоящему понимать, что у Эрнипоявилось нечто большее, чем просто желание купить машину. Раньше ему хваталотого, что он ездил со мной, а изредка и сам мог порулить на третьей скорости.Колесить по дорогам он не собирался: насколько я знал Эрни, он не былсторонником таких развлечений. Нет, это было что-то совсем другое. Я сказал:

— Хотя бы попроси завести ее. Под ней масляная лужа. Скореевсего цилиндр лопнул. Я думаю, что…

— Ты одолжишь мне девять долларов? — Его глаза смотрелипрямо в мои.

Я сдался. Я достал бумажник и вручил ему девять баксов.

— Спасибо, Дэннис, — поблагодарил он.

— Это на твои похороны, парень.

Ничего не ответив, он прибавил мои девять долларов к своимшестнадцати и вернулся к Лебэю, стоявшему около машины. Взяв деньги, тотпослюнявил палец и тщательно их пересчитал.

— Запомни, я держу ее только двадцать четыре часа, —произнес Лебэй.

— Да, сэр. Все будет в порядке.

— Сейчас я схожу домой и напишу тебе расписку. Как тысказал, твое имя?

— Каннингейм. Арнольд Каннингейм. Лебэй хмыкнул и пошел позаросшей лужайке к задней двери дома. Спереди у этого строения была целаякомбинация алюминиевых дверей, над ними располагался замысловатый узор с буквойЛ, обрамленной вензелями. За ним хлопнула дверь.

— Странный он тип, Эрни. Странный сукин сын, этот…

Но Эрни рядом не было. Он сидел за рулем машины. На его лицебыло все то же блаженное выражение.