— Хорошо, — сухо ответила миссис Каннингейм.

— Да, — произнес Эрни бесцветным голосом. Он поднялся. —Пора все это послать к черту.

Регина открыла рот, а Майкл зажмурился, как будто получилпощечину.

— Что ты сказал? — Регина наконец пришла в себя. — Что ты…

— Не знаю, что вас так потрясло, — мрачно проговорил Эрни, —но я не собираюсь торчать здесь и выслушивать ваши бредни. Мне уже семнадцатьлет Я хочу, чтобы со мной считались.

Они вытаращились на него так, как если бы у одной изкухонных стен выросли губы и она начала говорить.

Эрни посмотрел на них. В его глазах не было ничего, кромеугрозы.

— Говорю вам, мне нужна эта вещь. Только она.

— Эрни, но ведь страховка… — начал Майкл.

— Прекрати! — закричала Регина. Она не желала обсуждатьтехнические проблемы, потому что это был шаг к капитуляции; ей хотелосьзадавить бунт в зародыше, быстро и беспощадно. В этот момент она выгляделаодновременно испуганной и вульгарной. Мне стало жалко ее, потому что она мненравилась.

Уже стоя в дверях, я внезапно почувствовал нездоровоелюбопытство: чем же все это кончится? Я присутствовал при первом крупномскандале в семействе Каннингеймов. До сих пор им можно было дать десять балловза пуританство.

— Дэннис, тебе лучше уйти, пока мы тут разбираемся, —зловеще проговорила Регина.

— Я уйду, но, по-моему, вы делаете из мухи слона. Если бы выувидели эту машину… она или вообще не трогается с места, или за двадцать минутнабирает тридцать миль в час.

— Дэннис! Иди!

Я ушел.

Садясь в машину, я увидел, как из задней двери вышел Эрни;он явно намеревался привести в исполнение свою угрозу. Следом за ним показалисьего родители, теперь у них был такой перепуганный вид, как будто они обаобмочились. Отчасти я мог их понять. Все предшествовавшее было неожиданней, чемгром, разразившийся среди ясного неба.

Когда я выруливал на улицу, они втроем стояли на площадкевозле двухместного гаража (в котором стояли «порш» Майкла и «вольво» Регины — уних-то есть машины, вспомнил я) и все еще ругались.

«Ну, вот и все», — подумал я, и мне стало тоскливо. Онираздавят его. Лебэй получит свои двадцать пять долларов, а «плимут» останетсягнить на прежнем месте. Подобные вещи им не раз удавались. Потому что он былрохлей. Это знали даже его родители. Он был неглупым парнем, и когда вызнакомились с ним поближе, то видели, что у него были и чувство юмора, идоброта, и… нежность, если я правильно понимаю это слово, Нежный, но все-такирохля. Они знали, что он был рохлей, и должны были раздавить его.

Так я думал. Но я ошибался.

В 6.30 следующего утра я подъехал к дому Эрни иприпарковался у обочины, не желая заходить за ним, даже если его родители ещеспали, — слишком много вредных флюидов предыдущим вечером витало в их кухне,поэтому меня ничуть не прельщал традиционный кофе с пончиком перед работой.

Эрни не показывался по меньшей мере минут пять, и я уженачал размышлять о том, мог ли он исполнить свою вчерашнюю угрозу и уйти издома. Затем задняя дверь отворилась, и он спустился по бетонной дорожке, неся водной руке пакет с завтраком.

Он сел в машину, захлопнул дверцу и, улыбнувшись, сказал:

— Давай, трогай.

Он явно был в хорошем настроении.

Большую часть пути мы ехали молча, слушая хитырок-энд-соула, которые передавала местная радиостанция. Эрни рассеянноотстукивал ладонью по колену, отбивая доли музыкальных тактов.

Наконец Эрни произнес:

— Извини, что вчера тебе пришлось присутствовать при всемэтом.

— Все в порядке, Эрни.

— Тебе никогда не приходило в голову, — внезапно сказал он,— что родители — это всего лишь переросшие дети, и только собственный ребенокможет вытащить их из младенчества?

Я покачал головой.

— Знаешь, что я думаю? — спросил он.

Мы уже подъезжали к строительной площадке; трейлер,принадлежавший фирме «Карсон бразерс», стоял в двух холмах от нас. В такую раньдвижение на дороге было еще слабым и сонным. Небо было нежно-персикового цвета.

— Я думаю, что быть родителем — это отчасти значит —стараться убить своего ребенка.

— Это точно, — ответил я. — Мои все время стараются доконатьменя. А вчера они чуть не добились своего, когда стали расспрашивать, почему язадержался после работы.

Я не обратил особого внимания на слова Эрни, но мне былоинтересно, что сказали бы Майкл и Регина, если бы услышали сейчас своего сына.

— Я знаю, это звучит немного странно, — продолжал он, — ноесть много таких вещей, которые кажутся чепухой, пока не задумаешься над ними.Эдипов комплекс, например.

— Дерьмо все это, — сказал я. — Ты поругался с родителями,вот и вся проблема.

— Нет, не вся, — задумчиво произнес Эрни. — Они не знают,что делают. Не могут знать. Сказать почему?

— Скажи, — ответил я.

— Потому что как только у родителей рождаются дети, так онисразу понимают, что должны умереть. Когда у тебя появляется ребенок, тысмотришь на него как на свое надгробие, — Знаешь что, Эрни?

— Что?

— Я думаю, все это просто дерьмо, — сказал я, и мы обарассмеялись.

— А я так не думаю, — сказал он. Я зарулил на стоянку ивыключил двигатель. Из машины мы вылезли не сразу.

— Я сказал им, что не пойду на курсы для поступления вколледж, — проговорил Эрни. — Я сказал им, что запишусь на домашнее обучение.

Домашнее обучение было тем способом получения «среднего»образования, который пришелся по душе многим ребятам из старших классов. Имвысылались программы по различным предметам, и они занимались сами, —разумеется, за исключением тех, кто не ночевал дома.

— Эрни… — начал я, не зная, что сказать дальше. Пожарразгорелся на пустом месте, и это сбило меня с толку. — Эрни, ты все еще не вдухе. Они оплатят твои курсы…

— Конечно, оплатят, — перебил Эрни и холодно улыбнулся. Прибледном свете зари он выглядел одновременно и старше, и намного моложе… вродециничного ребенка, если такое возможно. — Они в силах оплатить и полноеобучение, и университет, если захотят. Закон им этого не запрещает. Но ни одинзакон не заставит меня идти туда, куда они считают нужным.