…Сказала, что если бы я и знала правду, то и тогда не сталабы вам мешать. Сказала, что вы действовали из самых лучших побуждений, а неради того, что кто-то ждет глобальной войны, которая может и не произойти. Этотболван, наряженный полковником, заикнулся было о «нашей родине». А я сказала:«Что вы подразумеваете под словом „родина“? Флаг, который кто-то выдумал двестилет назад? Епископский суд и тяжбы о разводе, палату общин, где стараютсяперекричать друг друга? Или же БКТ [1], Управление английскихжелезных дорог и кооперативы? Вы-то, наверное, думаете, что ваша родина – этоваш полк, если вообще даете себе труд подумать, но у нас с ним нет полка – ни унего, ни у меня». Они пытались меня прервать, но тогда я сказала: «Ах, простите,совсем забыла. Вы уверяете, будто на свете есть нечто более высокое, чемродина! Вы внушаете нам это всеми вашими Лигами Наций, Атлантическими пактами,НАТО, ООН, СЕАТО… Но они значат для нас не более, чем всякое другое сочетаниебукв. И мы вам уже не верим, когда вы кричите, что вам нужны мир, свобода исправедливость. Какая там свобода? Вы думаете только о своей карьере!»

Грэм Грин. «Наш человек в Гаване»

Он был убежден, что о нем забыли. За последние восемьмесяцев не было ни одного звонка, ни одного вызова. Приученный жить впостоянной готовности, он в первое время добросовестно выполнял все указания поконспирации, не забывая раз в неделю являться к условленному месту. Все былотщетно. Связных не было, телефонных звонков тоже. Он пытался предугадать, когдараздастся очередной звонок, внимательно следя за сообщениями газет и выпускамипоследних новостей. Но его не вызывали. Даже тогда, когда, казалось, кроменего, никто не сможет разрешить этот вопрос, дать необходимую консультацию.Проклятый телефон молчал, а связные упорно не выходили на связь. До августа этоего беспокоило, после двадцать второго он начал волноваться. Неудачныйпереворот в Москве больно ударил по его несостоявшейся карьере и, более того,поставил под сомнение всю его дальнейшую деятельность – деятельностьпрофессионала высшего класса.

Он был не просто разведчиком или аналитиком, работающим наКГБ. Он был одним из профессионалов, о которых даже в КГБ ходили легенды.Несмотря на строжайшую конспирацию, в любой разведке мира существуетвероятность провала агента или всей агентурной сети. Перебежчик, двойной агент,просто неудачный связной способны загубить лучшего агента, подставляя егодругой стороне. После серии болезненных провалов, связанных с изменойрезидентов КГБ сразу в нескольких европейских странах, стало ясно, что замыкатьагента на самой структуре разведки невыгодно, иначе говоря – нерентабельно.Лучших профессионалов готовили десятилетиями, а один предатель мог поставитьпод угрозу этот бесценный капитал. Особенно болезненными для КГБ были изменыГордиевского, выдавшего большую агентурную сеть в Англии и в ряде стран Европы,и генерала Полякова, работавшего до своей поездки в Дели в разведшколе ГРУ изнавшего немало «интересного». Но даже они, эти люди, принадлежавшие к высшимэшелонам разведки, не могли знать о специальных агентах Комитетагосбезопасности. Не зачисленные в штат разведки, никогда не обучавшиеся ни водной из многочисленных школ КГБ, где, несмотря на сверхконспирацию, моглиостаться их следы, не входящие в контакт с другими агентами, спецагенты быливысшими профессионалами, о существовании которых знало лишь несколько человек ввысшем руководстве КГБ.

Одним из таких агентов, засланных разведкой ГДР, полностьюперенявшей советский опыт, был консультант Вилли Брандта по вопросам разведки.Скандал был грандиозный и стоил канцлеру его политической карьеры. Одеятельности этого агента знали три-четыре человека в ГДР и несколько человек вКГБ СССР. Маркус Вольф, бывший начальник разведки ГДР, старался не посвящатьникого более в курс дела. Тесно связанный с высшими руководителями КГБ и хорошоосведомленный о многих секретах комитета, он бежал после неудачногоавгустовского путча в Австрию, но, поняв бесперспективность своего положения,сдался федеральным властям. Можно только догадываться, о чем мог рассказатьМаркус Вольф западногерманским властям и почему его столь охотно дваждыотпускали на поруки, несмотря на протесты прокуратуры Германии. Бегство Вольфастоило КГБ потери еще целого ряда агентурных сетей в странах Восточной Европы.

К счастью, Вольф никогда не слышал о Дронго, иначе интерес ксебе тот давно бы почувствовал. Но «почтовый ящик» был по-прежнему пуст. Агент,выходящий с ним на связь, никогда не знал, с кем именно он общается. Егоневозможно было вычислить, даже если связной оказался бы предателем. Связнойдолжен был ставить в условленном месте необходимый знак, и он, проходя мимоэтого достаточно многолюдного места, замечал сигнал вызова. Даже если за этим местомвелось самое тщательное наблюдение, такая операция не смогла бы егоразоблачить… Все было предусмотрено для сохранения его инкогнито. Вся сила этихнескольких профессионалов была в том, что о них никто не знал. Именно благодаряэтому на них могли выйти только в результате провала в проводимой ими операции.Но такие срывы случались крайне редко. Их личных дел не было нигде, ни в одном,даже самом засекреченном отделе КГБ. В этом была их сила. После августа 91-гоэто стало их слабостью.

О его существовании знали несколько человек в КГБ. Кнесчастью, он знал, кто именно. Крючков и Грушко были арестованы в результатенеудачной попытки августовского переворота. Генерал Леонид Шебаршин,профессиональный разведчик и его бывший непосредственный шеф, был уволен изорганов КГБ. Еще один – полковник Смородин, знавший о существовании Дронго,скончался от инсульта. Оставались еще трое, некогда работавшие с ним. Но они незнали ни его настоящего имени, ни профиля выполняемых им задач.

Итак, к сентябрю месяцу, после смерти Смородина, он осталсяодин. Это была абсолютно глупая, идиотская ситуация, в которую только могпопасть профессионал его класса. Идти в КГБ, к новым людям, доказывать, что тыпрофессионал, просто смешно. Самому выходить на связь невозможно. Он пыталсяэто сделать трижды, оставляя сигнал о срочном контакте, но «почтовый ящик»молчал.

Связные, не получавшие заданий от нового руководства, болеене появлялись в условленном месте. Сентябрь и октябрь тянулись невыносимодолго. Привыкший к нестандартным ситуациям, он мучительно размышлял надабсурдностью положения, в которое попал. Своеобразная сложность заключалась и втом, что подобная ситуация застала его дома, на работе, к которой он ужепривык, в коллективе, где он работал последние годы, часто выезжая в зарубежныекомандировки.

Он мог оставаться просто советским человеком, занимающимопределенное положение в обществе, имеющим свой круг общения, своих друзей исоседей. Никто из его близких никогда не догадывался об истинном призванииДронго. Но эти осенние дни 91-го года были самыми тяжелыми в его жизни.