– Еврей, господин ученый, – нахмурился Шлегель, – понятиерасовое. Еврей, хоть кастрированный, хоть обрезанный или крещеный, для нас всеравно остается евреем и должен быть выдан германским властям.

– Тем более, – добавила бывшая Капитолина, – если хочет бытькоммунистом.

– Он не хочет, – засуетился и торопливо залепетал Гладышев.– Он хотел. Но его застрелили. Он был мерин, но его застрелили как раз тогда,когда он в результате упорного труда превратился…

– В еврея? – спросил оберштурмфюрер.

– Ни в коем случае, – решительно возразил Гладышев. – Онпревратился просто в человека.

– Что значит просто в человека? – заспорил эсэсовец. – Какоеже просто, если он еще не превратился, а уже просит считать его коммунистом?

– Ну, это он по глупости, – попытался объяснить КузьмаМатвеевич. – По глупости и невежеству, тем более что вырос в советском колхозеи, сами понимаете, имел отсталые взгляды. Но если в принципе германскоекомандование проявит интерес…

– Нет, – решительно сказал оберштурмфюрер. – Германскоекомандование к этому интереса не имеет. Впрочем, нам, – сказал он и поднял кверхууказательный палец, – интереснее был бы обратный процесс превращения человека влошадь. А пока слушайте, господин, сам себя родивший, идите-ка вы к себе домой,и если действительно хотите способствовать идеалам национал-социализма, тоначните с выявления скрывающихся у вас евреев и коммунистов.

– Слушаюсь! – повиновался Гладышев и направился к выходу, ноу двери все-таки остановился. – Извиняюсь, господин офицер, а как же все-такинасчет моего гибрида?

– Мы о нем поговорим в другой раз, – пообещал оберштурмфюрер.– А сейчас у меня к вам вопрос. Это, извините, что у вас на ногах? Я имею ввиду не сапоги, а то, что на них.

– Это? – Гладышев посмотрел на свои ноги, пожал плечами, непонимая, чем его обувь могла заинтересовать столь важного представителя великойГермании. – Это так, резиновые изделия.

– Что-то вроде галош? – попробовал уточнить эсэсовец.

– Можно сказать и так.

– Это советские галоши, – усмехнулась бывшая Капитолина. –Если я правильно помню, русские их называют чуни, гондоны, говнодавы и ЧТЗ.ЧТЗ, – объяснила она Шлегелю, – это Челябинский тракторный завод.

– Очень интересно, – сказал Шлегель. – И они действительноне пропускают влагу?

– Никогда, – заверил Гладышев. – Очень качественный товар.

– Правда? – Шлегель вышел из-за стола, обошел вокругГладышева, потрогал чуни ногой. – Послушайте, господин ученый, а не продадители вы мне эти ваши вот…

– Мои эти вот?.. – растерялся Гладышев. – Они вам нужны? –он встрепенулся. – О, если нужны, то конечно. – И стал сдирать чуни, наступаяноском одной ноги на пятку другой. – Я с удовольствием преподнесу вам вподарок. В знак огромного уважения.

– В подарок не надо, – остудил его Шлегель. – Вы должнызнать, что немецкий офицер взяток не берет. Я вам заплачу за ваш тракторныйзавод двад… то есть пятнадцать оккупационных марок.

После ухода Гладышева Шлегель добавил приобретенный товар ктому, что уже было уложено в посылочную коробку, и дополнил сопроводительнуюзаписку жене объяснением, что эту обувь местные дамы надевают, когда ходят втеатры, в кабаре и другие увеселительные учреждения.

В оправдание Кузьмы Матвеевича Гладышева следует сказать,что он вовсе не был убежденным противником советской власти, как и не былосознанным сторонником национал-социализма. Но он, подобно многим ученым, хотелбы стоять в стороне от политики, считал самым главным делом жизни осуществлениесвоих научных изысканий, а с чьей помощью это будет сделано, ему было всеравно.

Тем не менее он был своим визитом в Долгов доволен. Емупоказалось, что он сумел расположить к себе немецкого коменданта. Конечно,расположил, раз комендант вступил с ним в коммерческие отношения и дал емувстречное задание, которое, вернувшись в деревню, Гладышев принялся немедленноисполнять. Он вырвал из общей тетради два листка и на одном из них написал:«Список евреев деревни Красное» и на втором: «Список коммунистов деревниКрасное». В список коммунистов он внес только одну фамилию – бывшего парторгаКилина, которого, впрочем, к тому времени в деревне не оказалось, а под другимнезаполненным списком Кузьма Матвеевич написал: «К сожалению, в настоящиймомент евреи в деревне Красное не проживают».

Хотя гладышевскому гибриду немцы тоже ходу не дали, ноусердие его было ими замечено, и вскоре Кузьма Матвеевич был вызван коберштурмфюреру Шлегелю и спрошен, не желает ли он стать старостой деревниКрасное. Предложение он принял, потому что смолоду мечтал занять руководящуюдолжность, но при советской власти ему подобного не предлагали.

На посту старосты много вреда нанести односельчанам он неуспел, но в одном деле все-таки отличился. Когда пришла от немцев разнарядкареквизировать у наиболее зажиточных крестьян деревни десять голов рогатогоскота, в список животных, подлежавших угону, Гладышев первым номером вписалНюрину Красавку, которую после известного случая он ненавидел так яростно, чтожелал ей смерти, как заклятому человеческому врагу. Он тогда еще и Чонкинавозненавидел, и Нюру, но больше всех на свете, больше Чонкина и Нюры, большеСталина и Гитлера ненавидел Красавку. Часто вспоминал он, а иногда и видел восне, как она разорила его огород, как нагло дожирала последний куст пукса, инадеялся, и страстно мечтал, что когда-нибудь доживет до часа икс, когда ее,эту рогатую сволочь, возьмут за веревку и поведут, упирающуюся, на бойню. И вотон дожил до этого счастливого мига.

Ранним утром шесть кривоногих солдат немецкой зондеркомандывыводили Красавку из Нюриного хлева, и корова, как Гладышев и предвидел, чтобыло сил упиралась, выставляла вперед ноги, опускала голову и мотала ею, а Нюрабеспомощно пыталась ее отбить. Гладышев смотрел на это в окно и радовалсянеобычайно.