Присвоение Ивану Кузьмичу Дрынову очередного генеральскогозвания и звания Героя Советского Союза, естественно, привлекло к себе вниманиесоветских журналистов. Тем более что случилось это в начале войны, когдаКрасная Армия на всех фронтах отступала и генералов чаще расстреливали, чемнаграждали. А тут генерал оказался обласкан властью, и ходили слухи, что личнотоварищ Сталин пил с ним чуть ли не на брудершафт. Конечно, журналисты кинулиськ генералу со всех сторон, но расторопнее всех оказался, как всегда,корреспондент «Правды» Александр Криницкий, уже писавший о подвигах Дрынова.Будучи лично знакомым с генералом и представляя главную партийную газету, онпрежде других добился у Дрынова повторного приема. Прием состоялся вподмосковном санатории, куда генерал был послан для короткого отдыха ивосстановления сил.

Криницкий нашел генерала прогуливающимся по ковровымдорожкам первого этажа в полосатой пижаме с прикрученной к ней Золотой Звездой.Они устроились в холле под фикусом. Криницкий достал из полевой сумки блокнот,а Дрынов из кармана – пачку папирос «Северная Пальмира». Отвечая на вопросыжурналиста, он сказал, что, хотя ему и удалось провести блестящую военнуюоперацию, не надо забывать, что подобные удачи бывают у генералов только тогда,когда отважно воюют руководимые ими солдаты. Тут к слову он вспомнил о Чонкинеи подробно рассказал Криницкому о подвиге этого бойца. О том, как тот, защищаясамолет, совершивший вынужденную посадку, героически сражался с целым полком,но теперь уже, с каким именно полком, уточнять не стал.

Поскольку участники беседы были сильно выпивши, рассказгенерала Криницкий запомнил неточно, а блокнот свой по дороге в редакциюпотерял. Пытаясь восстановить рассказ Дрынова, он вспомнил, что Чонкин охранялсамолет, на котором сам же как будто и прилетел. Поэтому Криницкий решил, чтоЧонкин был летчиком. Дальше нехватку материала он восполнил полетом своейжурналистской фантазии, которая его никогда не подводила. Это, кажется, именноон создал миф о двадцати восьми героях-панфиловцах, вошедший в учебники историикак неоспоримый факт подвига, при котором он сам почти как будто присутствовал.Этих героев, якобы принявших неравный бой с немецкими танками и погибших уразъезда Дубосеково, он придумал и приписал мифическому комиссару Клочковумифическую фразу, которую тоже, естественно, сочинил и которой гордился досамой смерти: «Отступать некуда, позади Москва!» Да и не только гордился, нокаждого, кто сомневался в полной или хотя бы частичной достоверности легенды,подвергал в печати такой резкой критике, что на долю усомнившегося выпалибольшие испытания.

Вот и о подвиге летчика Чонкина Криницкий сочинил очерк,который в редакции был признан лучшим материалом недели, а потом и месяца и былвывешен на специальной доске. Криницкий целый месяц ходил чрезвычайно довольныйсобой, гордо выпятив грудь и живот. Впрочем, нет, не месяц, он всегда ходил,гордо выпятив все, что мог, потому что через месяц оказывалось, что к завистиколлег-журналистов он опять написал лучший очерк о том, чего не видел. Газета сочерком о Чонкине разошлась по всей стране и могла бы сразу дойти доДолговского района, но не дошла, потому что район был еще оккупирован немцами,читавшими в основном газету не «Правда», а «Фёлькишер беобахтер».

Одним из прилежных читателей «Фёлькишер беобахтер» былвоенный комендант города Долгова оберштурмфюрер СС господин Хорст Шлегель.Сейчас он сидел в своем кабинете, бывшем кабинете бывшего секретаря райкомаВКП(б), героически погибшего Андрея Ревкина. В кабинете с переменой властейничего принципиально не изменилось: тот же двутумбный, покрытый зеленым сукномканцелярский стол хозяина, тот же длинный стол, приставленный к главному буквой«Т», для заседаний бюро райкома, а теперь неизвестно для чего. Переменакоснулась только портретов. Раньше за спиной секретаря висели портреты Ленина иСталина, а теперь за спиной коменданта – портрет Гитлера. А от Ленина и Сталинаостались два невыгоревших пятна.

В описываемый момент комендант был занят тем, что, насвистываяизвестную немецкую песню «Ich weiss nicht was soll es bedeuten» на словаеврейского поэта Гейне, собирал посылку жене Сабине из города Ингольштадт.Таким образом он решил, наконец, ответить на ее многократные и нелепые просьбыприслать ей шелковые чулки, кружевные панталоны и французские духи, потому чтоей якобы совершенно не в чем ходить в церковь или в театр. Он ей в ответ первыйраз написал, что в церковь и даже в театр не обязательно ходить в кружевномбелье, он очень надеется, что никто ей под юбку не заглядывает ни в театре, нидаже на исповеди, а если кто-то где-то и заглядывает, то он ничем этомуспособствовать не только не хочет, но и не может, потому что здесь того, чтоона просит, просто нет. Сабина замечание насчет возможных подглядывателей подее юбку пропустила мимо ушей, но выразила недоумение: неужели там, где онслужит, нет женщин, а если есть, то в чем же они посещают церкви и театры? Впример Хорсту она привела их бывшего соседа мыловара Йохана Целлера, которыйсвоей Бербель регулярно присылает и нижнее белье, и верхнюю одежду, икосметику. «Mein Shatz (сокровище мое), – отвечал ей язвительно Шлегель, –насколько мне известно, мой друг Йохан служит в Париже, а я в данный моментнахожусь в маленьком российском городе, который ты даже не найдешь на карте.Поверь мне, между этим городом и Парижем есть очень большая разница, иассортимент здешних товаров не совсем совпадает с тем, что можно найти вофранцузских бутиках».