«Где же все остальные? – встрепенулась Маша, выбираясьиз качелей. – Ирина у себя, Дима с Костиком бегают на улице. А Вероника сМитей? Неужели тоже дома в такую погоду? Надо их на речку позвать…»

Но прежде чем она успела сделать шаг по направлению к дому,за ее спиной раздался язвительный женский голос:

– Что, делом собралась заняться? Давай-давай, давнопора. А то понавезли гостей – ничего не делают, только жрут да на качелькахсидят. Тунеядцы.

Маша обернулась и встретила насмешливый взгляд темных глаз.Она подумала секунду, но сдержалась и не стала отвечать. Толкнула качели ибыстро пошла к дому.

«Возлюби ближнего своего, как самого себя». Два дня ямысленно повторяю эти слова, но сегодня поймала себя на том, что говорю ихбездумно, как заученный текст. И ужаснулась. Враг рода человеческого искушаетменя: я представляю картины, которые должны вызывать омерзение, но они наполняютмою душу радостью и облегчением. Я много молюсь эти дни, я стала меньше есть,чувствуя, что от голода голова становится легкой и светлой. Но лишь до тех пор,пока я не вижу ту женщину за оградой.

И тогда страшное чувство охватывает меня – мне кажется, будтовсе мои молитвы напрасны. Я слышу ее голос, и ее слова проникают в мою душу,как корни сорняка в землю, и вытягивают из нее все соки. Я слабею, но мненельзя быть слабой, ни в коем случае нельзя. Дай мне силы, Господи. Дай мнесилы….

Но демон напротив меня смеется, и я не слышу ответа на своюмолитву. Лишь отвратительный хрипловатый смех, разрушающий все, что я так долгои с таким трудом строила. Господи, прости меня, я так хочу убить его, чтобыспасти всех нас! Господи, прости меня… Господи, дай мне силы остановиться.

Рожала Вероника мучительно. Она старалась никогда невспоминать, как заходилась в крике от невыносимой боли и как орала на неестоявшая рядом санитарка. Долгое время одна мысль о втором ребенке приводилаВеронику в ужас – слишком сильны были воспоминания о первых родах.

Когда Митя увидел ее на пороге роддома со свертком в руках –бледную, с запавшими глазами, с убогим хвостиком на затылке, – то чуть нерасплакался от жалости к жене. И только потом вспомнил, что в кулечке срозовыми бантиками лежит его собственный ребенок. Девочка спала, и крошечноеличико размером не больше его собственного кулака показалось Мите Егоровукрасивым, как и лицо его жены. «Слава богу, теперь все наладится», –подумал он, сам толком не зная, что именно наладится, но твердо веря, чтотеперь все будет хорошо.

Все и правда было хорошо первые три дня. Ребенок спал, ел,громко причмокивая, и опять спал. Митя гладил бесконечные пеленки, соседи пообщаге заглядывали раз в полчаса, чтобы поздравить молодых родителей и сообщитьМите, что его дочка – вылитая мать. Как будто он сам не знал!

А на четвертый день Вероника заболела. Температурила,смотрела воспаленными глазами, тряслась в ознобе и стонала во сне, дотрагиваясьдо груди. Вызванный врач покачал головой и сообщил:

– Мастит у вас, мамочка, и очень запущенный. Будем вбольницу отправлять. Куда ж вы раньше-то смотрели? Собирайтесь, спускайтесь кмашине.

После отъезда жены в больницу для Мити Егорова началасьсумасшедшая круговерть. Он договорился на работе и нянчил ребенка, но передглазами вставало лицо Вероники – исхудавшее, со впалыми скулами. Пару раз ондоговаривался с женами друзей и оставлял Иришку на них, а сам мчался вбольницу, вылавливал врачей, жадно выслушивал прогнозы и потом сидел у кроватижены, чуть не плача оттого, что нужно ехать обратно. Если бы Митя могразорваться, он бы разорвался, потому что оставлять Веронику на казенныйбольничный присмотр было не в его силах. Он занял денег, таскал нянечкам имедсестрам конфетные коробки, но деньги быстро закончились, а на свою зарплатуинженера он не мог купить жене достойный уход. И тогда Митя в отчаянии вспомнилпро Юлию Михайловну…

Выгнав нахала зятя из квартиры, Юлия Ледянина затянуласьсигаретой и выпустила дым в свое отражение в зеркале на шифоньере. Значит,хвост Веронике прижало… Ничего, ничего, девочке только полезно повзрослеть, даи ее супругу тоже. Ничего смертельного в их ситуации нет – подумаешь, вбольнице за ней не ухаживают как следует, а мужику с ребенком тяжело. Значит,не нужно было рожать. Каждый человек должен сам отвечать за свои поступки –Юлия Михайловна знала об этом с юности. А то как замуж выскакивать на пятомкурсе, Вероника сама справится, а как сложности начались – так Юленька помогай.

Нет уж, дудки! Вот припрет их по-настоящему – тогда поможет,а сейчас пусть сами выкручиваются. Заодно проверят, такой уж ли крепкий у нихбрак. Уж если оставаться одной, так не в сорок и не в тридцать, а в двадцатьпять – тогда еще есть шанс приличного мужика найти, даже если сама с дитем. А Верониканаверняка останется одна – не выдержит этот хлюпик испытаний, нет, не выдержит.Нормальный парень деньги бы зарабатывал, вагоны разгружал, а этот к матери женыпришлепал. Ну надо же, выбрала Вероника слизняка!

Юлия Михайловна потушила сигарету в пепельнице и открылашкаф. Предстояло выбрать одежду для свидания, а к такому делу в ее возрастенужно подходить ответственно.

Тяжелое время Вероникиной болезни закалило обоих – и Митю, иВеронику. Когда жена вернулась домой из больницы, Митя на радостях устроилторжественный ужин – с макаронами, посыпанными сыром, и банкой кильки втоматном соусе. Хорошо еще, что на кильку денег хватило: после того, как онраздал долги, они с Вероникой остались почти ни с чем. Кильки Митяхудожественно разложил на плоском блюде, взятом у соседей, и когда Вероникаувидела цветок из рыбешек, то начала смеяться так заразительно, что за нейзасмеялся и он, хотя за занавеской только что заснула Иришка, а будить ее нестоило – раскапризничается, захнычет. Но они смеялись, смеялись от души, будучив полной уверенности, что тяжелое время закончилось.

Про мать Вероника старалась не вспоминать. Митя рассказал ейо том, как теща высмеяла его и выставила вон, только спустя полгода. Женавыслушала его рассказ, покивала, помолчала. Потом сказала:

– Знаешь, Митенька, это даже хорошо. Не будет у нас стобой лишних иллюзий.

В общаге они жили долго – до тех пор, пока Мите не даликрохотную квартирку, в прихожей которой было не раздеться, а в кухне – неприготовить толком еды, настолько они были малы. Но Вероника и Митя былисчастливы. На радостях Вероника позвонила матери, с которой не созваниваласьуже несколько лет. Но Юлия Михайловна разделить радость дочери не пожелала:сообщила, что куда-то опаздывает, и потребовала больше из-за всякой ерунды еене беспокоить.

– Квартиру получили, три на два метра… – фыркнулаона в трубку. – Десять лет ждали и дождались наконец. Неудачник твой муж,так и передай ему.

Вероника зареклась разговаривать с матерью, но ничегоподелать с собой не могла: на каждый Новый год и день рождения Юлии Михайловныстала звонить и поздравлять. Когда мать была в хорошем настроении, она могламило поболтать с Вероникой, и тогда дочь узнавала от матери о новых событиях вее жизни. Юлия Михайловна успела выйти замуж и развестись, устроиться на новуюработу, бросить ее и вернуться к старой. Если была в плохом, она отрезала: «Итебе всего хорошего» – и бросала трубку. Однажды Юлия Михайловна ни с того ни ссего набросилась на Веронику и наговорила такого, что Вероника после разговорачуть не расплакалась и долго сидела на табуретке, прижимая ладони к горящимщекам. «Курицей меня назвала… Кургузой идиоткой… За что? Что я ей плохогосделала?»