– Ирка у Егоровых на мать будет похожа, – заметилон, усаживаясь за стол. – Худая и белобрысая.

– Не белобрысая, а блондинка, – поправил егоМакар. – Белобрысый – это я.

– А тебе какие нужны? – удивилась тетя Даша,вытаскивая из шкафа разделочную доску, ножи и тарелки. – Давайте-ка овощирежьте, окрошку на обед устроим. Жена должна быть…

Она задумалась, вынула из тазика редиску и придирчивооглядела со всех сторон. Редиска была – загляденье.

– Как редиска, – подсказал Макар. – Розовая ипузатая.

– Жена должна быть – как та… – Бабкин нахмурился,пытаясь вспомнить имя. – Ну, как же ее… красивая…О, Кэтрин Зета-Джонс!

– Не знаю такой, – покачала головой ДарьяОлеговна, откладывая редиску в тарелку. – Я из заграничных только МэрилинМонро помню. Уж больно сисяста была, если сбоку посмотреть, – добавила онас осуждением.

Макар с Бабкиным переглянулись и захохотали.

Липа Сергеевна услышала гогот из Дарьиного дома ивздрогнула. Ну надо же. Везде приезжие! Сколько их в Игошино понаехало нынешнимлетом – прямо на удивление.

Она, кряхтя, распрямилась над кустиками картошки, отбросилав сторону сорняк и огляделась. Вот к Даше племянник приехал. С товарищем,молоденьким совсем. Товарищ вроде ничего, приличный, дебоширить не должен. Вдачников дом, что на другой стороне улицы, городские заселились, женщинамолодая с ребенком и мать ее. Ну, их-то не видно и не слышно, они все с больнойдеткой возятся. Марья Ковригина свой дом сдала, уехала к детям, а у нее теперьпарень молодой ходит по огороду, сказал – Родионом зовут. Тоже, получается, нацелое лето приехал. Ну, Балуковых можно не считать – у них всегда сын гостит ссемейством, их тоже многовато получилось: сами Балуковы-старшие, АлексейГеоргиевич с Галиной, сын Васька с женой Катериной, а с ними и трое детей. ХотяКирилл ихний совсем уж взрослый, лет девятнадцать, поди, стукнуло. Да иБалуковы-старшие, Алексей Георгиевич с Галиной. Много, много их там… Вродебольше нету приезжих. Или кого забыла?

Липа Сергеевна подумала и окликнула мужа, возившегося вбане.

– Вань! Иван Петрович!

– Чего тебе? – высунулся старик из двери.

– А вот скажи-ка, кроме дачникова дома и МарьиКовригиной развалюхи, еще куда приехали, а?

Иван Петрович задумался, провел морщинистой рукой по лысине.

– К Дарье приехали, – кивнул он наконец насоседский дом. – Говорят, на месяц.

– Про Дарью сама знаю, – отмахнулась ЛипаСергеевна. – А больше нет? Кажись, еще есть приезжие рядом, а вспомнить немогу.

– Да как же! – хлопнул себя по лысине ИванПетрович. – Ты, мать, совсем стала стара. У Егоровых-то приезжих – полондом! Бабенка какая-то с сыном, да и старуха.

Вот! Вот что не могла вспомнить Липа Сергеевна! Бабенка ссыном – это ладно, это ерунда. А вот старуха – это куда интереснее. Роднуюмать, значит, Вероника в деревню привезла. Вот как оно получилось…

Липа Сергеевна усмехнулась, покачала головой и вытащила ещеодин сорняк из земли. Ох и интересно будет у соседей нынче летом!

Маша сидела на качелях, с которых только что с трудомсогнала Костю, и пыталась разглядеть застекленную веранду сквозь ветки деревьев.Там, на веранде, собиралась хлопотать Вероника, но Маше казалось, что верандапуста. И сколько она ни приглядывалась, так и не могла разглядеть – есть тамкто-нибудь или нет. Конечно, чего же проще было, чем спрыгнуть с качелей иподойти к дому, но делать этого Маше не хотелось. Как не хотелось сейчас изаходить в прохладные уютные комнаты, хотя на улице стояла жара.

– Ма, я пойду с Димкой побегаю на улице! – крикнулКостя, перепрыгивая через клумбу.

– Побегай, только осторожно, – рассеянно ответилаМаша. – Через полчасика приходи, купаться пойдем.

Она знала, что дом достался Мите Егорову в наследство отродителей. Он был большой, с верандой и мансардой, со скрипящими половицами, накоторых аккуратно разложены полосатые коврики, нежно именуемые половичками. Иочень уютный. Много лет подряд сюда свозились из городских квартир вещи,которые в городе смотрелись старьем, хламом, но хламом, который жалко выкинутьна помойку. Здесь они оживали, и их новая жизнь была куда необычнее, чемпрежняя.

Старые столики с изогнутыми ножками, древний комод,прабабушкин трельяж с потемневшим зеркалом, фарфоровые безделушки на полках –все было несовременное, но очень родное, свое. Наверное, новый коттедж наокраине деревни – двухэтажный, каменный, с подогреваемыми полами и сауной вподвале – был удобнее для жизни, комфортнее, как стало принято говоритьпоследние годы. Но в коттедже Маше не хотелось бы жить летом, несмотря на всеблага цивилизации, присутствовавшие в нем. А в доме Егоровых – хотелось.

С Вероникой они познакомились на работе, когда Маша тольконачинала писать сценарии для детской передачи, сама не веря, получится ли у неечто-нибудь. Но получилось. Диалоги веселых зверят, написанные ею, смешили весьотдел, от режиссера до оператора. Передача шла всего семь минут, но в эти семьминут Маша успевала уложить маленькую историю или трогательную сказку, которыевсегда нравились детям.

А Вероника Егорова придумывала сценарии, которые на рабочемязыке обозвали «культпросвет». В ее сценариях герои объясняли, отчего дует ветер,почему вода в море соленая, а в реке – нет, откуда взялись динозавры и такдалее. Разыскивая такие сюжеты, заодно и Вероника узнавала много нового длясебя, потому что понятия не имела ни про ветер, ни про воду, ни тем более продинозавров. Откуда взялись, откуда… Из яиц вылупились!

Они познакомились с Машей и, несмотря на то что Вероникабыла на восемь лет старше, стали созваниваться по поводу и без, что у женщинвсегда означает начало хорошего приятельства. Обменивались идеями длясценариев, бранили редакторов, обсуждали собственных и чужих детей. Как нипарадоксально, именно Маша относилась к Веронике чуть покровительственно,считая ту слишком впечатлительной, податливой, незащищенной. Да и муж уВероники был ей под стать – невысокий, полноватый. Он напоминал Маше актера излюбимого фильма «Ирония судьбы» с очень подходящей его внешности фамилией –Мягков. Дмитрию Егорову, которого жена называла Митей, она бы тоже подошла.

И дети у Вероники и Мити получились им обоим под стать: чтоИришка, что Димка. Димка еще был поживее, хотя тоже чересчур самоуглубленный,по мнению Маши, а вот Ира выросла и вовсе несовременной девочкой. Слушаластарые советские песни, фальшиво подпевая «Наде-ежда, мой компас земной…», вышивалакрестиком котят, бессмысленно таращившихся из рамочек со стен ее комнаты,готовилась поступать в педагогический, чтобы потом сеять разумное, доброе,вечное. «Зануда», – говорил про Ирину Костя, и Маша про себя признавала засыном некоторую правоту. Сейчас девочка сидела в своей комнате и читала учебникперед экзаменом, на который папа должен отвезти ее в город через две недели.