– Ну, не обязательно. Для иных это будет веселым и забавнымвремяпровождением.

– Не все же время можно работать, – возразил Кениг.

– Не все, – подтвердил Засядько с сожалением.

Кениг осторожно заметил:

– Возможно, вы не пошли из-за стесненности в средствах…В таком случае, Саша, позвольте мне так вас называть, располагайте моимкошельком. Получаю я немало, а много ли надо одинокому человеку? Как я слышал,у вас небогатые родители.

Засядько ответил просто:

– Это верно. Мои родители денег присылать не могут. Но я непошел на пирушку по иной причине. Просто… вспомнил пирамиды.

– Что?.. Что?! – переспросил Кениг. Ему показалось, чтоон ослышался.

– Пирамиды, возведенные неведомыми строителями Египта.Десятки веков стоят в пустыне, а люди все не надивятся. Да и поистине этовеличайшее из семи чудес света!

– Что-то я не понимаю ваших иносказаний.

– Это не иносказание. Строители пирамид были обречены накаторжный труд. Им было не до пирушек. Зато творения их рук уже не одну тысячулет удивляют мир. А что осталось от тех, кто не строил пирамид, а проводилжизнь в пирушках? Ни-че-го.

Кениг уважительно посмотрел на восемнадцатилетнего богатыря.Чего-чего, а такой философии не ожидал от юноши. Впрочем, всегда находилисьтакие, кто остро сознавал краткость человеческой жизни. Юлий Цезарь в своидвадцать лет рыдал, читая жизнеописание Александра Великого: «Он уже ввосемнадцать лет начал завоевывать мир, а я старше, но для бессмертия ничего несделано!»

– И ты тоже, – спросил, неожиданно переходя на«ты», – хочешь строить свою пирамиду?

– Да, – горячо ответил Засядько. – Разум мне дан,чтобы я им пользовался, а не низводил до скотского уровня в оргиях. Скажите,чем закончилась битва у Сиракуз?

– Не помню, – ответил Кениг удивленно.

– Почти никто не помнит, хотя это была крупная битва.И почти никто не знает имен воевавших тогда царей. Зато все знают, что вте дни был убит один совсем незнатный человек по имени Архимед. Память храниттолько имена людей, что-то сделавших для человечества, и я мечтаю быть средитех, кто удостоился этой чести! Простите, если вам показалось, что янедостаточно почтителен к царственным особам… тех времен.

Кениг отмахнулся:

– Царственные особы… были разные. Это сейчас живем… гм… жилив просвещенном веке под рукой всемилостивейшей императрицы Екатерины, ужеименуемой Великой. И не зря, можно сказать. Но тогда тем более зачем вамэти упражнения? Если знаете, что только умом и знаниями можно завоевать место вистории? А что значит грубая сила и это нелепое пыряние шпагой?

– Я офицер. Я выбрал дорогу служения Отечеству.

– Сейчас нет войны.

– К тому же я малоросс, – сказал тихо Засядько. –Меня многие задевали, еще когда я поступал в кадетский корпус. Дворянскиесынки! Старинные роды, то да се. Я вынужден был научиться давать достойнуюсатисфакцию.

– Вы – первая шпага училища, – напомнил Кениг,снова переходя на «вы». – И первая сабля. Никто лучше вас не владееторужием. К тому же, говорят, вы знаете какие-то боевые приемы запорожцев?

– Да, – ответил Засядько неохотно. –Я кое-чему научился еще до поступления в корпус… Но я еще не знаю, буду липервым в армии!

– Армия велика, – заметил Кениг с улыбкой.

– А дома в огороде я всегда был первым, – сказалЗасядько веселым тоном, но Кениг ощутил, что сын казацкого старшины говоритсерьезно.

Он слез с подоконника, протянул руку юноше. Тот, помедлив,сжал в своей широкой ладони пальцы преподавателя. Ладонь была шероховатая, амозоли были твердые, как конские копыта.

– Желаю удачи, – сказал Кениг. – Она понадобится.

– За что обижаете? – ответил Засядько с легкойукоризной. – Я приму только успех.

Когда колющий удар стал получаться самопроизвольно, безучастия сознания, Засядько позволил себе передышку. Было без трех минут шестьвечера. «Надо еще успеть попрощаться с Геннадием Ивановичем», – подумалон.

К одному из кадетов приходил по праздникам и воскресеньямстаричок дядька, охотник рассказывать разные истории из жизни подвижников.Александр, как и его товарищи, пристрастился слушать. Старик знал удивительномного. Его память, несмотря на преклонный возраст, хранила уйму сведений иподробностей о жизни отшельников и аскетов. Однажды Засядько в порывеэнтузиазма решил даже уйти в монастырь, ибо именно там идут сражения с самымглавным противником – Сатаной, но, к его удивлению, старик отсоветовал.Мол, сперва надо воевать его слуг, кои носят человечьи личины, а с генераламиТемного Мира надлежит сражаться генералам, а не зеленым кадетам.

Александр бегом помчался через двор. Ноги были сильные, рукикрепкие, дыхание не сбивалось, а сердце даже не ускорило ритм. Жизнь хороша!

Старик по обыкновению находился в часовенке. В этовремя здесь бывало пусто, тем более сейчас, когда выпускники и преподавателизанимались возлияниями в честь ­Бахуса.

Александр медленно подошел к старику. В часовне былотихо, прохладно, торжественно. Старик сидел в задумчивости, книга покоилась унего на коленях. Он не молился, ибо губы его не шевелились. Просто отдыхал сзакрытыми глазами.

Александр вздрогнул, когда старик, все еще не открывая глаз,сказал негромко:

– Зашел проститься, Саша?

– Да… гм… здравствуйте, Геннадий Иванович!

Старик открыл глаза, внимательно посмотрел наюношу. Александр в который раз подивился тому, какое у этого древнегодеда одухотворенное лицо. Голова и борода седые, руки с вздутыми синими венами,однако глаза смотрят бодро, просветленно, а голос мощный, словно у молодогопарня.

– Это хорошо, что не забываешь, – сказал старик.

– Разве я мог забыть, – ответил Засядько с легкойобидой. – Вы же знаете, как я вас уважаю. Даже в монастырь собирался!Может быть, даже зря не пошел.

– И правильно, что одумался. Это раньше монастыри былиединственными хранилищами духовности и светочами знаний. В то время, когдадаже короли погрязали в дикости и невежестве и не могли расписаться насобственных указах, монастыри хранили и умножали культуру. Теперь же их усилия увенчалисьуспехом: грамотность и образованность перестали казаться пороком. Посему необязательно идти в монастырь! Даже нежелательно, ибо теперь в светской жизничеловек может для людей и культуры сделать больше…

– Теперь я это понимаю, – ответил Александр.

Старик смотрел очень серьезно. Глаза были глубокие,внимательные. Если тело старело и дряхлело, то душа словно бы лишь набираласьмощи. И это она, мудрая и всепонимающая, сейчас смотрела на него изглубины глаз.