Ирина Белогурова

Лицом к лицу

Торба-жители или Авоськавцы

Жизнь не так умна, как кажется… даже самому умному.

Эпизод 1. Бажах

— Ни в коем случае! — отрезал сторож, одновременно отрезая кусок какой-то мягкой, словно ненастоящей, жёлтой колбасы. — Хфилософу, который против того, что ничего не нужно, всегда всего мало… вот так… бывает.

— Да как же это? — Свирид Петрович приподнял свои густые чёрные брови, словно грозовые тучи.

— Как это… — передразнил его сторож, — вот так это!

— Ну как? — Свирид Петрович взялся за бутылку.

— Ты думаешь, Свирид Петрович, — сторож почему-то покраснел, — что он, тот хфилософ, зря от всего отказался, чтоб ему пусто было, чтоб ему пусто было? — Сторож удивлённо посмотрел на свои интонации. Свирид Петрович тем временем налил полный стакан и, слегка пролив на стол, произнёс:

— О! Ого!

— Неужели ты не понимаешь, Свирид Петрович, хотя бы про водку?

— Что?

— Почему они, то есть эти философы, её не пьют?

— Да разве? — Свирид Петрович удивился по-детски.

— Ну, стараются… — сторож скривился.

— Да разве? Вы же знаете Макара Васильевича… э… Голгофия?.. — Сторож сморщил лицо, словно скомканную бумагу. — Он пьёт, да ещё как! — На этот раз и усы Свирида Петровича взлетели вверх. Сторож на мгновение отвернулся (за мыслью):

— Да разве он хфилософ, Свирид Петрович? — Сторож словно жалел своего товарища.

— А кто же? Не работает, что-то пишет… чудак, настоящий хфилософ! — разговор, как глупая кобыла, свернул с дороги домой. Сторож взялся за подбородок. Свирид Петрович подхватил инициативу и развернулся:

— Вы слышали… что он сделал Якову Кузьмичу? — Сторож закрыл глаза ладонями. — Берите… — Свирид Петрович поднял стакан, — сейчас будет… — Сторож (Иван Антонович) осторожно поднял полный стакан «философской печали». Дзинь! Они глухо ударили стаканами, словно по колоколам.

— Вот оно как, — смачно прицокнул языком Свирид Петрович, — Яков… тот… дьякон, ну вы знаете, очень… — Свирид Петрович кашлянул, — очень верующий, ну вы знаете… Человек тихий, но упрямый, как… ну, как Бог… — Иван Антонович дёрнул чубом.

— Что? — Свирид Петрович заморгал. — Так вот… где-то в страстную… или во вторник, идёт себе домой Яков Кузьмич…

— Может, вам домой пора, а я вас задерживаю, так идите, Свирид Петрович, я тут сам… — Иван Антонович уже раскаивался, что позвал к себе «слишком уж быстро тяжелеющего» Свирида Петровича.

— Нет, мне не надо, жена уехала, я у вас и заночевать… могу, — ответил Свирид Петрович со спокойной радостью.

«Так оно и бывает», — подумал Иван Антонович, — «начал пить… глотай!»

— А я, может, сам здесь не останусь, — сторож слишком поздно прикусил язык.

— Да что вы? — Свирид Петрович, напуганный своим спокойствием, посмотрел на сторожа, пытаясь вывести совесть на свои (теперь) бисерные глазёнки.

— Ну, как не останусь… то есть не в полном объёме… — На этот раз Свирид Петрович попытался испугаться по-настоящему (ничего не вышло даже близко). — Я имею в виду, Свирид Петрович, что спать не буду, а буду ходить, ходить, сторожить…

— А… — обрадовался (снова не всерьёз) Свирид Петрович, — ходите, вы мне не помешаете, я как захраплю… так до поздних петухов…

«Господи правый, что за бесёнок такой?», — Иван Антонович отчаянно пытался избежать теперь диспута, который сам же и начал. — «А ну-ка я его по-настоящему…»

— Так вы философией интересуетесь, Свирид Петрович, всерьёз или как? — «Всерьёз…?» — Под усами ужом мелькнула «почти настоящая улыбка Ивана Антоновича».

— А как же! — Свирид Петрович вмиг преобразился в трезвость, да ещё и в какую-то моральную.

— Кого любите? — сторож продолжал наступать, но уже как те сапоги с горы… набирая скорость… на выдержку подошвы.

— Кого я люблю? — «Да что он, играет со мной, что ли? — Иван Антонович начал потихоньку звереть».

— Я люблю… — Свирид Петрович сделал задумчивую и не совсем тактичную паузу, — я люблю… Ницше…

Иван Антонович не понял, что было бы лучше в этой ситуации — сидеть или стоять? Он начал кашлять, всеми силами пытаясь скрыть свою неготовность к такому «ученику».

— Люблю Ницше, Иван Антонович, люблю… за его гуманизм люблю… Ещё люблю…

— Довольно! — рявкнул Иван Антонович.

— Чего это? — возмутился Свирид Петрович.

— Довольно, прошу вас… — у Ивана Антоновича начался приступ астмы.

— Но не того Ницше, которого где-то там кто-то напечатал… — как ни в чем не бывало продолжал Свирид Петрович, — а того Ницше, который главный свой труд написал уже потом… после… — Иван Антонович начал кашлять с кровью.

— Довольно! — умоляюще попросил Иван Антонович.

«Начал пить, глотай!» — Свирид Петрович был уже трезв, как больной, он преобразился… Иван Антонович продолжал кашлять, выплёвывая красные куски на пол. Что-то мешало ему откашляться как следует, что-то на горле. Он схватился руками за шею… когда ощутил скользкий и холодный ужас в своих пальцах… Гадюка… мерзкая, жирная, словно свинья, обвилась вокруг его горла. Иван Антонович зубами вцепился ей в горло. Не понимая никакого смысла в панике, гадюка, почти обиженная, поползла прочь… на стену. Горло освободилось. — Кхе! — изо рта вылетела ненужная частичка эволюции… Потом ещё, ещё, ещё… Иван Антонович запрокинул голову и завыл.

— Вот что случилось с Яковом-дьяконом! — Иван Антонович услышал голос с «небес». Он открыл глаза и увидел мерзкого Свирида Петровича над собой. Тот был весь в коже, с большими кожаными крыльями, в короне из желто-зеленого золота. Из его уст вырывался огонь вперемешку с раздвоенным языком страшного черно-синего цвета.

— Матушка, крапива! — закричал Иван Антонович, падая в пропасть. — Матушка, крапива! — он плакал чёрными слезами. Он не мог видеть. Глаза жгло. — Матушка! — но вот он ощутил на своём лице чьи-то тёплые руки. — Матушка… — руки ощупывали его… — Матушка… — потом они начали бить его по щекам… Иван Антонович проснулся.

Сверху на нем сидела Леся, его жена, и безжалостно лупила его по голове.

— Что ты!? Что делаешь?! — он начал ловить её руки. Когда она увидела, что Иван Антонович «появился», начала обнимать и целовать его.

— Ты мой хфилософ… пожгу твои проклятые книги!

На следующее утро Ивану Антоновичу стало лучше. Вчерашний день, почти до самого вечера, у него болела голова (наверное, давление), его немного тошнило, была какая-то сильная слабость… Леся была рядом с ним и не отходила ни на шаг. Дети, напуганные «татовым видением», не захотели даже гулять, тихо просидев весь тот день в своей комнате. Итак, когда прошла нужная ночь, Иван Антонович снял напряжение обстоятельств, рано утром поднявшись на рыбалку. Это был хороший знак выздоровления. Иван Антонович никогда (в жизни) не позволял себе ходить на рыбалку как на прогулку