class="p1">Йосип поставил на стол кружку пива — холодного, живого, с пеной, что шипела, как морская волна, — и рядом тарелочку с салом и луком. Лук блестел, будто слёзы ангела, а сало пахло так, что даже во сне захотелось откусить кусок.

— А где цыган? — не унимался Семён, потирая лоб, где отпечаталась кромка стола.

Йосип засмеялся — тихо, но с какой-то странной теплотой, — и ответил:

— Гоголь не приходил, Гоголя здесь не было… да?

Семён нахмурился, пытаясь сложить кусочки сна в голове, как мозаику из разбитого зеркала.

— Заходил! — вдруг выпалил он.

— А откуда ты знаешь, ты же спал? — Йосип прищурился, и в его глазах мелькнула искра — то ли смех, то ли что-то ещё.

— Правда заходил!? — Семён подскочил, чуть не опрокинув пиво. Сон и явь путались в его голове, как нитки в кармане.

— Да, правда заходил, — терпеливо кивнул Йосип, будто объяснял ребёнку, почему небо синее.

— Один? — Семён вцепился в кружку, словно она могла дать ответ.

— Нет, с товарищем…

— С цыганом таким, генералом… строгим? — Семён уже улыбался, предвкушая, как Йосип подтвердит его сон.

Йосип расхохотался — звонко, заразительно, и Семён не выдержал, тоже захихикал, чуть не пролив пиво на штаны.

— И что? — спросил он, отхлебнув глоток. Пиво было холодным, как горный ручей, и живым, будто в нём плескались крошечные рыбы.

— Как он, хороший человек? — Семён вытер губы рукавом и посмотрел на Йосипа с надеждой!!!

— Хороший… — Йосип ответил тихо, и в голосе его мелькнула грусть, словно он вспомнил что-то далёкое. Он глянул на соседний стол, где лежала книга в потёртой обложке, а рядом стояли цветы — свежие, но странные, с лепестками, что шевелились, как крылья бабочек. — Он человек Божий, — добавил Йосип, и в его словах было что-то торжественное. — Ангел, то есть посланник, понятно тебе?

Семён замер, поражённый. Йосип, его старый друг, что раньше только и знал, что ругать чаек да подливать пива, теперь говорил, как проповедник. Семён опустил голову, глядя на кружку, и вдруг отодвинул её от себя, будто она была виновата во всём этом странном дне.

— Да что ты… разве пиво тут при чём? — Йосип улыбнулся, но в улыбке его было что-то новое, незнакомое.

“А может, я его и не знаю вовсе?” — подумал Семён, и от этой мысли ему стало холодно, как будто ветер пробрался под рубаху.

Небо за окном посветлело, и глупые чайки, что всё ещё кружили где-то в его голове, начали растворяться, как дым. Семён оживился, чувствуя, как сон отпускает его, будто кто-то развязал верёвки.

— А Гоголь, такой молодой, словно мальчик, ты посмотри… — сказал он, глядя на Йосипа, — белый, и правда на ангела похож…

— Семён, Семён, — Йосип покачал головой, как отец, что журит сына за шалости, и вздохнул: — Николай Васильевич… — Он взял книгу со стола и открыл её. На странице была фотография — Гоголь, белый, юный, с глазами, что светились, словно две любопытные звёздочки. Семён ахнул, чуть не выронив кружку.

— А тот цыган… генерал? — спросил он, и голос его дрогнул.

— А то был Пушкин, — спокойно ответил Йосип, будто это было очевидно.

Семён поперхнулся пивом. Пушкин? Цыган? Генерал? Он уставился на Йосипа, а тот лишь улыбнулся, но теперь в улыбке его было что-то озорное, почти мальчишеское. Кабак вдруг загудел — не от голосов, а от ветра, что ворвался в щели и закружил пыль, превращая её в крошечных танцующих фигурок. Столы задрожали, а кружка Семёна сама собой поползла к краю, словно хотела сбежать.

— Пушкин? — переспросил Семён, и голос его сорвался на визг. — Это что, они вдвоём тут шастали пока я спал?

— Шастали, — кивнул Йосип, и глаза его заблестели, как у кота, что поймал мышь. — Гоголь пришёл, весь такой белый, воздушный, а Пушкин за ним — чёрный, кудрявый, пальто до пола, как занавес в театре. Гоголь молчал, только носом шмыгал, а Пушкин всех оглядел, будто генерал на параде. Даже пьяницы притихли, а один, что в углу храпел, проснулся и забормотал: “Батюшки, цыгане с ангелами пришли!”

Семён захохотал, хлопнув себя по колену. Картина в голове складывалась нелепая, но яркая: Гоголь, тонкий, как тростинка, стоит посреди кабака, а рядом Пушкин, грозный, как туча, распугивает пьяниц своим пальто-кометой. Чайки в его воображении теперь хихикали, хлопая крыльями, и одна даже спикировала, пытаясь утащить кусок сала с тарелки.

— И что они хотели? — спросил Семён, вытирая слёзы от смеха.

— Да кто их разберёт, — пожал плечами Йосип. — Гоголь что-то бормотал про души, а Пушкин грозился всех в стихи записать, да таких, что потом не отмоешься. А потом… — Йосип сделал паузу, будто для театрального эффекта, — потом они ушли. Гоголь в дверь, а Пушкин в окно — пальто зацепилось за раму, и он повис, как чёрный флаг. Я уж хотел помочь, а он мне: “Не трожь, я сам!” И улетел, как ворон.

Семён хохотал так, что чуть не свалился со стула. Кабак вокруг него теперь казался живым: стены шептались, потолок подмигивал трещинами, а цветы на столе вдруг раскрылись шире, выпустив облачко пыльцы, что закружилось в воздухе, как звёзды. Пиво в кружке забурлило, и пена нарисовала на поверхности лицо — то ли Гоголя, то ли Пушкина, то ли саму чертовщину.

— А ты их видел? — спросил Семён, всё ещё задыхаясь от смеха.

— Видел, — кивнул Йосип. — И ты бы видел, если б не спал, как бревно. Они ещё спорили: Гоголь говорил, что мир — это комедия, а Пушкин — что трагедия. А потом решили, что и то, и другое, и пошли искать третий кабак, где это можно проверить.

Семён покачал головой, глядя на Йосипа. Тот изменился — стал мудрее, мягче, но с хитринкой, как будто знал больше, чем говорил. Небо за окном теперь сияло, чайки улетели, а в душе Семёна разлилась странная лёгкость.

— Ну и денёк, — пробормотал он, глядя на книгу с фотографией Гоголя. — Ангелы, цыгане, генералы… Может, я и правда сплю?

— Может и спишь, — подмигнул Йосип. — А может, это мы все — сон Гоголя. Или Пушкина. Выбирай, чей тебе больше нравится.

Семён улыбнулся, взял кружку и сделал ещё глоток. Пиво было холодным, живым, настоящим. А за окном, где-то вдали, мелькнула тень — то ли пальто Пушкина, то ли крылья ангела. И в этот миг Семён решил, что не так уж важно, сон это или явь.