разве не вы должны этим заниматься? — Иван Антонович как-то фыркнул, не обращая внимания на уважение к мёртвым. — Может, я… тот… материалист, почему вы меня… тот? — Отец Феофан погладил свою длинную, но редкую бороду и пропел:

— Это уже не бла-го-го-вей-но, сы-ну… мой…

— К чёрту ваше германское бла-го-го-вение, — пропел в ответ и Иван Антонович. Получалась какая-то импровизированная опера.

— А я-то считал вас космополитом, настоящим философом, — сделал свой выпад отец Феофан.

— К чему это?

— Нельзя не учитывать немецкую философию, ведь нужно хорошо… хорошо, — протянул отец Феофан, — знать врагов… своих.

— Да вы сами штрудель! — На что отец Феофан громко рассмеялся и исчез… снова в хаосе. — Тьфу, чертовщина какая-то, — сплюнул Иван Антонович прямо на пол. Тут вошла Олеся.

— Собирайся, Ваня, уже пора…

«Зачем мне показывать им свою философскую силу или прятаться?» — подумал Иван Антонович. — «Пойду и отчитаю».

Когда они с Олесей подошли к храму, то увидели людей, стоявших у дверей вокруг отца Феофана.

— Что за базар? — Иван Антонович почувствовал что-то неладное, но как-то слабо (интуиции не хватало размаха). В руке отца Феофана был замок огромных размеров, а люди смотрели на эту железяку, словно проверяя её надёжность.

— Вы что, меня ещё и запрёте? — отец Феофан опустил глаза и спрятал замок за спину. Затем снова показал его людям «на проверку».

— Надо, Ваня, для тебя же надо… Кузьмич никуда не денется… а вот внешние…

— Тьфу, — снова сплюнул Иван Антонович, — штрудель!

Тяжёлые двери хлопнули и закрылись за Иваном Антоновичем, бросив этот неприятный звук хорошей акустикой в пустой и сырой храм. И тут же Иван Антонович ощутил своевременный прилив интуиции. Он вдруг понял, что это ловушка: люди за дверьми как-то странно засмеялись, а отец Феофан выругался. Он увидел на странном пьедестале большой гроб, похожий на нелепое корыто, очень широкий. А в нём, на старой, уже пожелтевшей перине, сидел какой-то мальчик. Ноги сами подвели Ивана Антоновича ближе, и он узнал в ребёнке своего брата…

— Ты что?! — спросил Иван Антонович, умеренно не торопясь пугаться.

— Я тут… сплю, — ответил мальчик-Кузьмич, — давай со мной, как в детстве, помнишь?

— Нет… — Иван Антонович отказался и начал искать что-нибудь святое и тяжёлое.

— Почему Голгофий? — мальчик спрыгнул из гроба и стал ещё меньше.

— Отойди от меня… Гог, отойди, не подходи… — Иван Антонович начал хрипеть. Но мальчик не слушал и медленно, как обезумевшее дневное животное, приближался к нему. Вдруг какая-то тварь набросила сеть на голову Ивана Антоновича.

— Попался, Голгофий! — храм превратился в ад. Со всех сторон к философу побежали мерзкие чудовища.

— Мы его сожжём! Сожжём, сожжём! Как реформатора!

— Да, да! Вяжите его, вяжите! Несите солому! А сначала напоим его!

— Напоим, напоим, водкой напоим! Хорошей водкой напоим! Давай, Свирид Петрович! — Иван Антонович полностью осознал свой конец. Но он собирался стать костью в горле своих врагов.

— Гог в земле Магог! Гог в земле Магог! Гог, Магог! Гог, Магог! — Иван Антонович повторял своё заклинание, даже когда они уже полезли на него. — Гог-Магог! Гог-Магог! Гог-Магог! — твари начали его щекотать, но он не останавливался. Он смеялся и уже пел: — Гог-Магог! Магог-Гог! Гог, Гог, Гог…!

Эпизод 5. Кнуту-кнут

Усилие вытолкнуло несчастного Голгофия куда-то… в постель. Над ним, как всегда, ангелом стояла его жена.

— Леся, милая, мне такой страшный сон приснился, — начал он, но Леся молчала. Иван Антонович почувствовал что-то враждебное, словно сон провонял и в реальности.

— Что-то случилось, Леся? Мне приснилось, что Кузьмич умер… и просил меня, в своей последней воле, чтобы я три ночи отпевал его в храме…

— Что?! — Иван Антонович вдруг осознал весь ужас. — Когда?! — Он схватил хрупкую Лесю и начал трясти её, словно она была причиной. — Да нет, это уже… да нет… — Иван Антонович вспомнил и Ницше, и Свирида, и Гоголя… — Но… зачем Кузьмич? Зачем, зачем? — спрашивал он у гибкой и молчаливой Леси. — Зачем он умер? — Что она могла ему ответить? — А я где? А где же я… где я был?

— А тебя вчера с кладбища принесли еле живого, — Леся заплакала. Какая-то странная картина рисовалась в больном уголке жадного до мистики гипофиза Ивана Антоновича. Религиозная оппозиция связывала его философские достижения с предвзятым вольнодумством. Он пытался… но не хватало костяных аргументов. Его засасывало в признание многолетних идей веры.

— Кладбище мироздания!? Пуп философии, что ли? Что такое кладбище? — Он посмотрел на жену. Леся вполне понятно отнеслась к своему «Лазарю» и ответила соответственно:

— Это постель, Ваня… — Иван Антонович оторвался от Лесиных ладоней и рухнул на диван, словно сбитый пегас (или что-то в этом роде)…

Когда он снова проснулся, неизменная Леся вложила ему в руку письмо.

— Это его последнее… — Иван Антонович развернул бумагу и прочёл твёрдые буквы: «Хотя кит и взял Иону в пасть, но ведь не проглотил!» Прочитанное никак не могло проникнуть в него… его никуда не пускали… Вдруг медленно, как тяжёлые двери, открылся… рот, и Иван Антонович прошептал, превращаясь в пророка:

— Гог… — Он смело посмотрел на это странное слово, а оно, уже полностью выползшее, взглянуло на него вопросительным взглядом доверия…

Эпизод 6. Двери в другой способ

И действительно, всё было как во сне. Когда они с Лесей подошли к храму, возле него стояли люди… Отец Феофан что-то спрятал за спину, люди и их силуэты мелькали сквозь… тёмные храмовые стены… и что-то ещё. Всё напоминало свершение!

— Мы тебя запирать не будем… чтобы… чтобы ты не испугался… а то Хома… этот… как его… — отец Феофан бормотал себе под нос, словно «Отче наш». Люди кивали головами, будто властители судьбы Ивана Антоновича.

— Почему это? — вдруг спросил Иван Антонович.

— Где? — ответил отец Феофан, словно прячась в поисках.

— Почему это вы меня запирать не станете, а?

— Как это почему? — батюшка отец Феофан отступил чуть назад… к храму.

— Почему вы меня не будете запирать, спрашиваю?

— Мы?

— Да, вы.

— Мы того… а… как это… почему?

— А я вам говорю: заприте! — Иван Антонович настойчиво взял отца Феофана за руку. — Где замок?

Прошло почти полчаса, как Иван Антонович уже стоял в храме… и ждал… Наконец, по его просьбе храм закрыли снаружи (он всё слышал и проверил). Что-то не сходилось — отец Феофан не выругался…

Прошёл час, затем второй. Иван Антонович, пытаясь перехитрить враждебную силу и… что-то ещё… так и стоял у дверей, ни на йоту не признаваясь себе в живых человеческих инстинктах, и внимательно прислушивался к улице… Как вдруг (снова) он понял: «приближается ночь, люди разойдутся по домам,