или спустя рукава. Он рассказывал, что его энергетический настрой влияет не только на рыбу, которая ни за что не поплывёт на… крючок, но и на всю природу («то есть на весь вселенную…»).

«Негативные последствия могут быть очень… негативными», — кивал он на пьяных рыбаков, с ночи разрушающих гармонию бытия.

Леся приготовила завтрак и, обняв своего любимого мужа, вздохнула с радостным облегчением, закрыв за ним дверь. Услышав железный крюк, дети просунули свои «слепые» лица в большую комнату. Леся кивнула и подтвердила:

— Да, на рыбалку…

Иван Антонович вышел за двор. Утро было очень тёплое (как для осени), поэтому Иван Антонович не обулся, а пошёл босиком к пруду. По дороге он начал вспоминать своё видение. Даже не вспоминать, а смотреть, как оно просыпается в его узкой (только для нужных вещей) памяти, раздуваясь, как пузырь. Перед ним появился Свирид Петрович в образе Ницше: «как это…? он (Иван Антонович) и сам не понимал». — Свирид Петрович что-то говорил, но ничего не было слышно, только губы вибрировали, словно струны…

«А что было страшного…?» — задумался Иван Антонович. Он забыл о «настоящем Свириде Петровиче», а о Ницше ничего и никогда не слышал, кроме того, что тот был где-то философом, а потом что-то случилось… — «Странно… день пролежал больной, слабый от ужаса, а теперь ничего не помню… Да оно всегда так с больными…» — вдруг обрадовался Иван Антонович, — «они же (больные) ничего не помнят! Помнят только, что было страшно, а что, где, как… Как Фома…»

— Нет, Фома помнил… — Эти последние слова как-то сами вывалились изо рта… с помощью языка.

— Какой Фома? — Иван Антонович услышал позади себя чей-то деревянный голос.

— Бурсак… — Иван Антонович посмотрел на «голос» и тут же понял: «Как это я не заметил его раньше позади себя, откуда он взялся, где ему было взяться?» — и тут из кустов, как из засады, появилась память о крыльях Свирида. — «Вот он… ужас!»

— Здорово, Ницше! — почти белый от страха Иван Антонович внезапно увидел Свирида Петровича, уже «чуть-чуть», с кривыми удочками и тоже босого. Несколько мгновений Иван Антонович глотал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. А Свирид Петрович всё это время смеялся и повторял:

— Чего ты, Ницше? Ты чего это, Ницше?

Они уже два часа сидели рядом и не разговаривали. Плохая энергетика всё-таки распугала всю рыбу, клёва не было. Свирид Петрович, поглядывая на своего соседа, несколько раз пытался открыть рот для разговора, но каждый раз попадал под молнии беспощадного жала глаз неприступного Ивана Антоновича. Рыбалка подходила к концу, когда Иван Антонович сам заговорил, обращаясь словно к рыбам:

— Чего это ты меня зовёшь Ницше, а, Свирид Петрович? — вопрос был внезапным, даже нежеланным. Уже почти трезвый Свирид Петрович немного испугался. Он, честно говоря, и сам этого не понимал, начал вспоминать, не вспомнил…

— Почему ты меня зовёшь Ницше, спрашиваю? — теперь настала очередь Ивана Антоновича исполнять желания. — Я спрашиваю… почему ты меня зовёшь Ницше? Спрашиваю в последний раз…

— Я не знаю, Ваня, — сорвался Свирид Петрович, — не знаю, где-то услышал…

— Что услышал? — не унимался Иван Антонович.

— Да это… Ницше.

— Где услышал? — Иван Антонович настаивал.

— Не помню, проклятая водка, не помню… — почти плача оправдывался, Свирид Петрович.

— Да как же это? — строго спросил Иван Антонович и тут же вспомнил «как это».

— Не обижайся на меня, Ваня, я не хотел тебя обидеть, я не знал, что это такое плохое… — проскулил Свирид Петрович.

— Что плохое? — теперь удивляться было время для Ивана Антоновича.

— Этот Ницше… — еле слышно пробормотал Свирид Петрович.

— Как это — этот Ницше? — Иван Антонович снова открыл рыбам рот.

— Клянусь, я не знал, что это такое, такое… вот такое… — Свирид Петрович сначала развёл руки в стороны, а затем опустил их.

— Ты что, Свирид Горілкович… это же человек! — Иван Антонович изо всех сил старался не потерять нить разговора.

— Да как же… ты человек, человек, я понимаю, разве я не понимаю… — Свирид Петрович уже начал хныкать.

— Да не я, не я, Ницше — человек… Ницше — это человек!

— Как это — Ницше человек? — Свирид Петрович, хотел было встать, но передумал.

— Долбень. Ницше — это человек, это такой человек, это философ!

— Хфилософ? — Свирид Петрович с недоверием посмотрел на сторожа.

— А как же! Это философ, философ — Ницше!

Свирид Петрович вдруг побледнел, потом покраснел и почти незаметно улыбнулся в усы.

— Что? — улыбка Свирида Петровича не осталась незамеченной.

— Я вспомнил, — теперь уже явно улыбнулся Свирид Петрович.

— Что ты вспомнил?

— Вспомнил, откуда я взял этого Ницше для тебя, — Иван Антонович молчал и смотрел, как Свирид Петрович вспоминал…

— Как-то в Харькове я видел двух пьяных студентов… Они уже шли домой… наверное. И вот, когда они упали, один из них, тот, что за него, падая, уцепился за товарища, потом уже… когда они оба упали… он, тот самый, сказал тому: «Эге… Ницше… хфилософ ты мой…» — Иван Антонович сначала удивился (чуть больше, чем нужно), а потом всё понял.

— Ты вообще замечаешь, Свирид, что у тебя ассоциативное мышление… строится исключительно на… водке, а?

— Я? — Свирид Петрович напрасно пытался испугаться серьёзного вопроса своего товарища.

— У тебя, мой дорогой Свирид, все связано с проклятой водкой. Ты даже мне наливал…

— Я, когда это? — Иван Антонович на миг остановился:

— Вчера.

— Вчера? — Свирид заморгал, вспоминая.

— Вчера.

— Но я же… — начал он.

— Наливал, наливал, — Иван Антонович покачал головой.

— Неужели? — что-то не сходилось в Свиридовой голове.

— Налил, а потом превратился…

— Я?

— Ты, ты… — Иван Антонович «возвращал долги», — превратился… в птицу, но…

— Капут! — Свирид Петрович схватился за волосы, — бросаю, бросаю…! А в какую хоть птицу? — вдруг спросил он.

— Лучше тебе не знать… — на этот раз испугаться получилось… почти по-настоящему.

— И что же я делал птицей, а?

— Ты мне про меня рассказывал, что я пью водку, да ещё и наливал… Я говорил тебе, Свирид, я просил тебя никому не рассказывать про Голгофия, то есть что это я… я просил тебя, просил? — Свирид Петрович опустил голову, — а ты начал болтать… Ты даже во сне всем разболтал…

— Где!? — Свирид Петрович открыл глаза так широко, что мог увидеть даже Америку.

— Где угодно! Слушай, мой дорогой приятель, если не хочешь, то и не пытайся… — отмахнулся Иван Антонович.

— Я хочу, хочу, но…

— Тогда вот так, — Иван Антонович положил руки на плечи Свирида Петровича, — если хочешь стать настоящим философом…?

— Хочу, Ваня, очень хочу… — Свирид Петрович сделал на лице что-то невероятное…

— Тогда бросай пить, Свирид,