Дон Корлеоне сделал явно принужденный соболезнующий жест, аБонасера продолжал страдающим голосом:

— Почему я плакал? Она была светочем моей жизни.Чувствительная девушка, красавица. Никогда больше не будет она красивой.

Он весь дрожал, безобразное его лицо покрылось темно-краснымипятнами.

— Как добропорядочный американец, я отправился вполицию. Парней арестовали. Их судили. Доказательства были налицо, и импришлось во всем сознаться. Судья приговорил их к трем годам условно. В тот жедень они вышли на свободу. Я стоял, как последний идиот, а эти выродкинасмехались надо мной. И я тогда сказал жене: «Мы должны пойти к дону и проситьего о справедливом суде».

Дон склонил голову в знак участия. Но когда он заговорил,слова его прозвучали холодно и обиженно:

— Для чего ты пошел в полицию? Почему не пришел сразуко мне?

Бонасера неслышно пробормотал:

— Чего ты хочешь от меня? Я на все готов, только сделайто, о чем я тебя молю.

Его слова прозвучали почти нахально. Дон Корлеоне спросилсерьезным голосом:

— А о чем ты молишь?

Бонасера бросил взгляд на Хагена и Сонни Корлеоне и покачалголовой. Дон, который все еще сидел за рабочим столом Хагена, пересел поближе кмогильщику. Бонасера с секунду колебался, потом нагнулся к волосатому уху дона,почти касаясь его губами. Дон Корлеоне слушал, словно священник на исповеди,глядя в невидимую даль и не произнося ни звука. Это продолжалось довольнодолго, пока Бонасера, наконец, не кончил нашептывать и не выпрямился во весьрост. Дон окинул его недобрым взглядом. У Бонасера раскраснелись щеки, и лицопокрылось испариной, но он посмотрел дону прямо в глаза.

Дон наконец ответил:

— Этого я сделать не могу. Ты требуешь слишком многого.

Бонасера ответил громким и ясным голосом:

— Я заплачу тебе, сколько запросишь.

Услышав эти слова, Хаген нервно встрепенулся. Сонни Корлеонескрестил руки и насмешливо улыбнулся из своего угла, — казалось, он толькосейчас заметил разыгрывающийся в кабинете спектакль.

Дон Корлеоне встал из-за стола. Лицо его все еще ничего невыражало, но от голоса веяло холодом.

— Мы с тобой знакомы много лет, — сказал онмогильщику. — До сегодняшнего дня ты ни разу не приходил ко мне за советомили помощью. Я не могу припомнить, когда в последний раз ты пригласил меня ксебе на кофе. А ведь моя жена — крестная твоей единственной дочери. Давай будемоткровенны. Ты отклонил мою дружбу. Боялся быть моим должником.

Бонасера промямлил:

— Я не хотел навлечь на себя беду.

Дон поднял руку:

— Нет. Не говори. Америка показалась тебе раем. У тебябыла хорошая профессия, ты нажил состояние. Ты думал, что Америка — самоебезопасное место на земле. Ты не позаботился о том, чтобы обзавестись надежнымидрузьями. Ведь тебя охраняла полиция. Ведь существует, в конце концов,правосудие, призванное защищать таких честных и добропорядочных граждан, как ты.Ты не нуждался в доне Корлеоне. Очень хорошо. Я оскорблен в своих лучшихчувствах и я не намерен просто так дарить свою дружбу людям.

Дон выдержал паузу и насмешливо-презрительно улыбнулсяБонасера:

— Теперь ты приходишь ко мне и говоришь: «Дон Корлеоне,сотвори суд справедливости». И даже в этой твоей просьбе не чувствуетсяуважения ко мне. Ты не предлагаешь мне своей дружбы. Ты входишь в мой дом вдень свадьбы моей дочери и говоришь (дон изменил голос, подражая Бонасера): «Язаплачу тебе, сколько ты запросишь». Нет-нет, я не обиделся, но разве дал ятебе повод относиться ко мне с таким неуважением?

В голосе Америго перемешались горе и страх:

— Америка была так добра ко мне. Я хотел быть хорошимгражданином. Я хотел, чтобы моя девочка была американкой.

Дон хлопнул в ладоши, будто подводя итог своему решению:

— Это ты хорошо сказал. Очень хорошо. Так нечегожаловаться. Судья вынес приговор. Когда пойдешь в больницу, прихвати цветы икоробку конфет для твоей дочери. Будь доволен. В конце концов, ведь дело не такуж серьезно: парни молодые, горячие, один из них — сын влиятельногополитического деятеля. Нет, дорогой Америго, ты всегда был честным человеком.Несмотря на то, что ты отклонил мою дружбу, я готов положиться на слово АмеригоБонасера больше, чем на слово любого другого человека. Так дай же мне слово,что ты отбросишь все эти глупости. Прости. Забудь. Жизнь полна несчастий.

Жестокая насмешливость и презрительность, с которыми все этобыло произнесено, и едва сдерживаемый гнев дона Корлеоне превратили несчастногомогильщика в кисель, но он смело произнес:

— Я прошу твоего справедливого суда.

Дон Корлеоне ответил коротко:

— Суд вынес справедливый приговор.

Бонасера упрямо затряс головой:

— Нет. Этот приговор справедлив только для преступников.

Кивком головы дон подтвердил свое согласие с этим тонкимдиагнозом, потом спросил:

— А каков он, твой справедливый приговор?

— Око за око, — ответил Бонасера.

— Ты просил большего, — сказал дон. — Твоядочь жива.

Бонасера произнес недовольным тоном:

— Пусть пострадают так же, как моя дочь.

Дон выжидал. Бонасера собрал последние остатки своейхрабрости и спросил:

— Сколько я тебе должен за это заплатить?

Это было криком отчаяния.

Дон Корлеоне повернулся спиной к Бонасера, что было явнымнамеком на конец аудиенции, но Бонасера не трогался с места.

Наконец, со вздохом дон Корлеоне снова повернулся кмогильщику, который был теперь бледнее своих клиентов. Дон Корлеоне был нежен итерпелив:

— Почему ты боялся довериться мне первому? —спросил он. — Ты идешь в суд и ожидаешь месяцами. Ты тратишь деньги наадвокатов, которым прекрасно известно, что ты останешься в дураках. Тывыслушиваешь приговор судьи, который продает себя, как последняя уличная девка.Много лет назад, когда ты нуждался в деньгах, ты пошел в банк и заплатилразрушительные проценты, словно нищий стоял ты со шляпой в руках, а ониобнюхивали тебя со всех сторон и совали носы в твой зад, чтобы выяснить,сможешь ли ты возвратить им долг. — Дон остановился, голос его сталжестче. — А приди ты ко мне, мой кошелек стал бы твоим. Приди ты ко мне засправедливостью, мерзавцы, которые изничтожили твою дочь, плакали бы сегоднягорькими слезами. Если бы по какой-то непонятной причине столь честный ипорядочный человек, как ты, нажил бы себе врагов, они стали бы моимиврагами. — Дон поднял руку и показал пальцем на Бонасера. — И тогда,поверь мне, они боялись бы тебя.