— Плохо ищете. Добудьте словесный портрет, если удастся— фотокарточку, и во всероссийский розыск, срочно.

У Мыльникова отвисла челюсть.

— Телеграфиста? Во всероссийский?

Фандорин поманил надворного советника пальцем, отвёл всторону и тихо сказал:

— Это диверсия. Мост взорван.

— Откуда вы взяли?

Эраст Петрович повёл начальника филёров к пролому, сталспускаться по висящим рельсам. Мыльников, охая и крестясь, лез следом.

— Г-глядите.

Рука в серой перчатке показала на обугленную и расщеплённуюшпалу, на заплетённый серпантином рельс.

— С минуты на минуту прибудут наши эксперты. Навернякаобнаружат частицы в-взрывчатки…

Евстратий Павлович присвистнул, сдвинул котелок на затылок.

Дознатели висели над чёрной водой, слегка раскачиваясь наимпровизированной лестнице.

— Так врёт жандарм, что осматривал? Или того хуже — всговоре? Арестовать?

— Лоскутов — японский агент? Чушь. Тогда бы он сбежал,как колпинский т-телеграфист. Нет-нет, никакой мины на мосту не было.

— Как же тогда? Мины не было, а взрыв был?

— Выходит, что так.

Надворный советник озабоченно насупился, полез по шпаламвверх.

— Пойти начальству доложить… Ну, теперь начнётсясвистопляска.

Махнул рукой филёрам:

— Эй, лодку мне!

Однако в лодку не сел, передумал.

Посмотрел вслед Фандорину (тот шёл по направлению ккурьерскому), почесал затылок и кинулся догонять.

Оглянувшись на топот, инженер кивнул на стоящий поезд:

— Неужто между составами была такая маленькаядистанция?

— Нет, курьерский остановился дальше, на стоп-кране.Потом машинист дал задний ход. Проводники и некоторые из пассажиров помогалидоставать из реки раненых. С этого берега до станции ближе, чем с того.Пригнали оттуда подвод, отвезли в больницу…

Эраст Петрович властным жестом подозвал начальника бригады.Спросил:

— Сколько пассажиров в поезде?

— Все места распроданы, господин инженер. Стало быть,триста двенадцать человек. Я извиняюсь, когда можно дальше следовать?

Двое из пассажиров находились неподалёку: армейскийштабс-капитан и хорошенькая дама. Оба с головы до ног в грязи и тине. Офицерполивал своей спутнице на платок из чайника, та тщательно тёрла перепачканноеличико. Оба с любопытством прислушивались к разговору.

От моста рысцой приближался взвод железнодорожных жандармов.Командир подбежал первым, откозырял:

— Господин инженер, прибыл в ваше распоряжение. Ещё двавзвода на том берегу. Эксперты приступили к работе. Какие будут приказания?

— Оцепление с обеих сторон моста и вдоль берегов. Кразлому никого не подпускать, хотя бы и генеральского чина. Иначе следствиеслагает с себя всякую ответственность — так и говорите. Скажите СигизмундуЛьвовичу, чтобы искал следы взрывчатки… Впрочем, не нужно, он сам увидит. Мнедайте писаря и четверых солдат, порасторопней. Да, вот ещё: вокруг курьерскоготоже оцепление. Ни пассажиров, ни поездных без моего разрешения не выпускать.

— Господин инженер, — жалобно воскликнул начальникбригады, — ведь пятый час стоим!

— И п-простоите ещё долго. Мне нужно составить полныйсписок пассажиров. Каждого будем допрашивать и проверять документы. Начнём споследнего вагона. А вы, Мыльников, занялись бы лучше пропавшим телеграфистом.Здесь я разберусь и без вас.

— Оно конечно. Тут вам и карты в руки, — не сталспорить Евстратий Павлович и даже замахал руками — мол, удаляюсь и ни на что непретендую, однако уйти не ушёл.

— Господа пассажиры, — уныло обратилсяжелезнодорожник к офицеру и даме, — извольте вернуться на свои места. Слыхали?Будет проверка документов.

* * *

— Беда, Гликерия Романовна, — шепнулРыбников. — Пропал я.

Лидина вздыхала, разглядывая запачканную кровью кружевнуюманжетку, но тут вскинулась:

— Почему? Что случилось?

В немножко покрасневших, но все равно прекрасных глазахВасилий Александрович прочёл немедленную готовность к действию и вновь, уже вкоторый раз за ночь, подивился непредсказуемости этой столичной штучки.

Во время спасения тонущих и раненых Гликерия Романовна веласебя совершенно поразительно: не рыдала, истерик не закатывала, даже неплакала, лишь в особенно тягостные минуты закусывала нижнюю губку, так что крассвету та совсем распухла. Рыбников только головой качал, глядя, как хрупкаядамочка тащит из воды контуженного солдата, как перевязывает оторванной отшёлкового платья тряпицей кровоточащую рану.

Раз, не выдержав, штабс-капитан даже пробормотал:

— Некрасов какой-то, поэма «Русские женщины». — Ибыстро оглянулся, не слышал ли кто этого замечания, плохо вязавшегося с обликомсерого, затёртого офицеришки.

После того, как Василий Александрович спас её из лапчернявого неврастеника, а в особенности после нескольких часов совместнойработы, Лидина стала держаться со штабс-капитаном запросто, как со старым приятелем— видно, и она переменила своё начальное мнение о соседе по купе.

— Да что стряслось? Говорите же! — воскликнулаона, смотря на Рыбникова испуганными глазами.

— Со всех сторон пропал, — зашептал ВасилийАлександрович, беря её под руку и медленно ведя по направлению к поезду. —Я ведь в Питер самовольно ездил, втайне от начальства. Сестра у меня хворает.Теперь откроется — беда…

— Гауптвахта, да? — расстроилась Лидина.

— Что гауптвахта, это разве беда. Ужасно другое…Помните, вы спросили про тубус? Ну, перед самым взрывом? Я и в самом делеоставил его в туалетной. Всегдашняя моя растерянность.

Гликерия Романовна спросила страшным шёпотом, прикрыв рукойгубки:

— Секретные чертежи?!

— Да. Очень важные. В самовольную отлучку ездил, и тони на минуту из рук не выпускал.

— И где ж они? Вы туда, ну, в туалетную, разве незаглядывали?

— Пропали, — замогильным голосом сказал ВасилийАлександрович и повесил голову. — Взял кто-то… Это уж не гауптвахта —трибунал. По законам военного времени.

— Какой ужас! — У дамы округлились глаза. —Что же делать?