– Потому, – ответил врач, накручиваятелефон, – что после смерти сфинктры расслабляются, и содержимое мочевогопузыря и прямой кишки…

Он не договорил и крикнул в трубку:

– Алло, «Скорая», экипаж пятнадцатый,высылайте своих, у нас труп. Нет, до приезда.

Я стояла, плохо соображая, что происходит.

– Фамилия? – спросил доктор.

– Моя?

– Нет, умершей.

– Не знаю.

Врач хмыкнул.

– Ладно, имя и возраст.

– Лана, а сколько лет, понятия не имею.

Терапевт окинул меня холодным взглядом ипоинтересовался:

– А вы, собственно, кто такая?

Я замялась, ну как объяснить ему суть?Рассказать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов?Лучше поступлю проще:

– Соседка.

– Соседка-беседка, – присвистнулфельдшер, – давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит вписьменном столе или в шкафу с бельем.

Он оказался прав. В соседней комнате, в баре,на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордоваякнижечка. Я открыла ее – Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения.

– На сердце не жаловалась? –поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, – может, стенокардиейстрадала?

– Я плохо ее знала, – промямлила я.

– Ничего не вижу, ничего не слышу, ничегоникому не скажу, – пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястьянесчастной.

Потом он вытащил небольшой кусок оранжевоймедицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами «Ломакина» иначал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от еговыверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств неотразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломаннаятабуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гневили злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции.

– Ладушки, – сообщил врач, – ждите,сейчас приедет милиция.

– Зачем?

– Так положено в случае смерти вотсутствие медицинского работника, – сообщил мужик, сгребая бумажки.

Они двинулись к двери.

– Эй, погодите, – крикнула я, –а тело?

– Мы не возим мертвяков, – пояснилфельдшер, – приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебныйзаберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите.

– Одна, с трупом? – обомлела я.

– Ну и что? – обозлилсядоктор. – Живых надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они инезлобивые.

Звякнув напоследок железными ящичками, ониисчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, какполчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движется в шахте, а во дворевзвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и япоспешила выйти в другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной. Возлетелевизора стояли два красивых, скорей всего, новых велюровых кресла. В одном,свернувшись уютным клубочком, как ни в чем не бывало мирно спал огромный коттигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейникс медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт.

Светлана Родионовна была одинокой. Ни одинштамп не украшал выданный в 1997 году документ, графа «Дети» тоже осталасьпустой. Чтобы хоть как-то скоротать время, я пошла на кухню. Да, похоже, чтоона и впрямь жила одна. Две маленькие кастрюльки, крохотная сковородочка инебольшой холодильник. У семейных женщин совсем другой набор посуды и, какправило, огромные шкафы для хранения продуктов.

Кокетливая розовая ванная без словрассказывала о титанических усилиях, которые предпринимала хозяйка, пытаясьвернуть стремительно уходящую молодость. Стеклянные полочки с трудом вмещалибатареи баночек и легионы тюбиков. Чего тут только не было – кремы от морщин,целлюлита и пигментных пятен, омолаживающие лосьоны, пилинг-маски, скрабы,лечебная глина, облепиховые примочки, огуречные тоники… С ума сойти, как онатолько во всем этом разбиралась. Но на полотенцесушителе висела одинокая баннаяпростыня, на крючке – только женский, правда, очень дорогой халат, и нигде небыло видно мужского одеколона, приспособлений для бритья, да и зубная щеткаскучала в одиночестве. Все ясно. То ли она никогда не была замужем, то лиразвелась.

Внезапно мой взгляд упал на часы – безпятнадцати семь. Если сейчас не вернусь домой, дети и Катя проспят. Они незаводят будильники в надежде на то, что ровно в семь я влечу в комнату, издаваябоевой клич: «Подъем!»

Ноги сами собой понесли меня к двери. Ну зачемя нужна милиции? Все равно ничего не сообщу путного, покойную я не знала, ещене поверят в приключившуюся со мной историю и потащат в отделение, потомнахлебаешься. Лучше потихонечку испариться, бедной Ломакиной я уже ничем непомогу, да и была она скорей всего сумасшедшей, несла какую-то чушь, приняламеня за свою знакомую…

– Мяу, – раздалось внизу.

Я притормозила у самой входной двери. Об ногитерся кот. Он распушил хвост и ласково урчал, наверное, хотел есть. Секунду ясмотрела на приветливое красивое животное, потом подхватила его и вышла налестничную клетку. По всему выходило, что Светлана одинока, значит, беднаякиска скорей всего останется в пустой квартире без еды и питья, обреченная наголодную смерть. Милиция не станет слишком волноваться из-за кота, и онпогибнет. Ладно, возьму его пока к нам, а там пристроим красавца кому-нибудь вхорошие руки.

Домой я ворвалась ровно в семь и, посадивошалевшего кота на полку у зеркала, заорала, быстро стягивая куртку и сапоги:

– Всем подъем!

– Ой, ой, – застонал Кирюшка, когдая зажгла свет у него в детской, – оюшки, как спать хочется! Можно, ковторому уроку пойду?

– Нельзя, – отрезала я, стаскивая снего одеяло, – никак нельзя.

– У нас первым ОБЖ, – нылКирка, – там такая дура преподает, даже не видит, кто в классе сидит, иникогда отсутствующих не отмечает! Ну, Лампидушечка, только разочек.Один-разъединственный разочек.

– Вылезай, – приказала я и выдернулаподушку.

Кирка заохал:

– Горло болит и насморк, кажется, начинается.