– Ваш терминал, который находится на Курском вокзале, невыдал мне чека на сто рублей, и сообщения о зачислении денег на счет я тоже неполучила, и даже сотрудник ваш, который деньги из терминала изымал, качок вчерной майке, бритый такой, с порезанным ухом, отказался со мной разговариватьи принимать претензии. Если вы, господа, качаете таким образом деньги изнарода, то это свинство, товарищи! Впрочем, искренне надеюсь, что произошлослучайное недоразумение и скоро я получу сообщение о поступлении денег на мойсчет. Сообщаю мой телефон… Можете позвонить и принести свои извинения!

Выговорив все одним духом (за словом, как устным, так иписьменным, Алёна Дмитриева отродясь не лезла в карман!), она сунула телефон всумочку и двинулась ко входу в метро, размышляя: а за каким чертом она,собственно, звонила в «Терминал-сервис» и взывала к совести его обитателей?Что, у нее последняя та сотня, чтобы из-за нее так надрываться и хлопотать?! Честноговоря, имелась у нашей героини такая черта: при всем своем патологическомтранжирстве и клиническом неумении наживать деньги она вдруг начинала поройэкономить на спичках. И довольно бестолково, надо сказать: ведь она сейчас вмеждугородном роуминге, время же днем самое дорогое, так что, заботясь онесчастной сотенке, кинула псу под хвост почти столько же!

А, ладно! Алёна выбросила эту дурь из головы (она, междунами говоря, виртуозно умела выбрасывать из головы все ненужное… и нужное,кстати, тоже, из-за чего бывала на редкость забывчива, порой до одури) и дажене подозревала, что из-за кретинской, жалкой сотни только что подвергла своюжизнь такой опасности, какой не подвергала ее ни разу… Пожалуй, ни разу с техсамых пор, как родилась!

Иногда меня поражает человеческая тупость. Вернее,невнимательность. Никто, ну вообще никто ничего, ну вообще ничего не видитдальше своего дурацкого носа. Не видит и не помнит. И все бредни, которые можнопрочитать в романах о том, как человек через много, много лет узнает своегообидчика и начинает ему страшно и ужасно мстить, – воистину бредни, выдумкидосужих писак.

Очень забавно я себя чувствовала, сидя сегодня напротивЖоффрея. Все-таки привлекательный мужчина. Был несуразным мальчишкой, потомнелепым юнцом, а теперь так преобразился. И курица Жанин ему совершенно неподходит. Ему нужна настоящая женщина! Женщина с характером и с таким жеогромным жизненным аппетитом, как у него. Но это у них в роду – жениться накурицах. Я ведь отлично помню Лаза́ра, его отца. Он был потрясающиймужчина. А его Мадлен была просто ничто. Но очень хитренькое ничто. Лазар немог понять, каким образом Мадлен умудрилась забеременеть. Что-то такое плел,мол, она сама залезла к нему-то шалаш на виноградниках, когда он ходил навстречу со связным маки́. Все может быть: Мадлен-то была курица, но ведькурица всегда к себе гребет. А может, врал он, строил из себя такую невинность,чтобы я не бесилась. Но… я бесилась!

Теперь Лазара давно нет, Мадлен никого другого себе не нашлаи корчит из себя вдову резистанта. Ей так и не удалось добиться, чтобы Жоффреюдали фамилию Лазара – тот был Барон, а Мадлен и Жоффрей – Пуссоньер, но всезнают: Лазар женился бы на Мадлен и сын его родился бы в законном браке, еслибы за несколько дней до того, как союзники высадились в Нормандии и гитлеровцыначали паковать чемоданы, Лазара не поставили к стенке… К той самой, чтонеподалеку от часовни на перекрестке, почти в центре Муляна, она теперь увитавиноградом… Ох и вкусный там растет виноград! Его никто не рвет – кому нужендичок, когда у каждого в садах или на полях отличные, элитные сорта? – но яиногда незаметно отщипну ягодку-другую. Какая сладость! Может быть, кровьмужчины, которого я когда-то любила, придает ягодам невыразимую сладостьпрощального поцелуя?

Красивые слова – прощальный поцелуй… Но мы так и необменялись им с Лазаром. Я стояла в толпе, когда его вели на расстрел. Онвзглянул на меня, но словно бы не увидел. Близость смерти уже затуманила еговзор. Он только один раз вскинул голову и крикнул: «Пусть капитан спроситматроса!» И обвел толпу глазами, но словно бы никого не увидел, в том числе именя. Я была близко, я смотрела в его глаза, но он не заметил меня, не узнал…

Вот точно так же и Жоффрей не узнал меня сегодня в Нуайере.Я смотрела ему в глаза, он взглянул на меня, наклонился, выпрямился… и пошелдальше.

Я растерялась, потому что не была готова к встрече: ну какиедела могут быть у Жоффрея в Нуайере средь бела дня, когда здесь бродят толькотуристы? Хотя, конечно, следовало ожидать, что я когда-нибудь наткнусь накого-то из Муляна. Сердце у меня так и сжалось, так и ухнуло! И все же я безстраха смотрела в глаза Жоффрея. Я не собиралась прикрывать лицо, я не собираласьчто-то униженно бормотать в свое оправдание. Скорее я готова была вцепиться вего лицо ногтями! Пусть бы только посмел бросить мне хоть слово упрека!

Но его счастье…

Он пошел к своей машине, стоявшей у собора. Оттуда, скромноопустив глаза и отирая платочком влажные после святой воды пальцы, выходилаЖанин. Итак, эта клуша еще и святоша! Я тогда была готова держать пари, чтоименно она заставила мужа привезти ее в разгар дня в Нуайер, бросив все дела. Инынче вечером во время аперитива выяснилось, что я оказалась совершенно права.Наша курица ощутила, что, кажется, готова снести яичко! Жанин почувствоваласебя «в интересном положении»!

Ненавижу это жеманство. Что там особо интересного, в томположении? Судя по зеленоватому, отекшему личику Жанин, ее мутит круглымисутками, вот и весь интерес.

Так вот: Жанин очень боится потерять ребенка, которого стаким трудом зачала, и кто-то напомнил ей про старинный обычай: трижды пройтипод городскими воротами Науайера. Ну она и погнала немедленно мужа исполнятьдурацкий обряд. А для надежности решила еще и в собор зайти. Жоффрей не стал еесопровождать, он решил прогуляться и… наткнулся на меня.

И не узнал.

Ох как я тряслась от смеха, глядя ему вслед! Правда,сначала-то я немного потряслась от страха, а уж потом так и зашлась хохотом.Просто давилась им! Боялась, кто-нибудь заметит мое веселье, но повезло: рядомникого не оказалось. А потом пошли туристы от обедни (они любят слушать орган),и мне стало не до Жоффрея.